Признание в любви: русская традиция
Шрифт:
3. Разбойники, демоны, гении, герои привлекательны.
4. Страдание есть ценность (потому что обогащает, развивает, совершенствует).
При этом важно, что в этот период еще нет никакого стереотипа, обозначающего общую практическую цель влюбленных, не представляется никакой будущий план жизни, равно как и полностью отсутствует даже слабый намек на телесную составляющую любовного чувства. Речь здесь идет о скрытой, но очень важной категории.
Горести любви, или Демон, гений, герой
Итак, стереотип первый.
Любовь – это страдание, потому что до слияния – «лететь с одним крылом», «не мочь жить» без другого. Идея «не мочь жить без кого-то» не так очевидна, как кажется, поскольку за ней стоит некий миф, а не
Посмотрите, как об этом говорят литературные герои:
«Теперь мне это непонятно, теперь думаю, что без тебя жизнь не жизнь, а грусть и скука». (Карамзин «Бедная Лиза»)
«За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением». (Пушкин «Дубровский»)
«Для меня любовь эта – все равно что… жизнь, а жизнь…». (Гончаров «Обломов»)
«А вы говорите, что «предвидите мое счастье впереди и готовы пожертвовать для меня всем, даже жизнью»? (Гончаров, «Обломов»)
«Может быть. По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо». (Тургенев «Отцы и дети»)
«А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя». (Тургенев «Накануне»)
«Я пришел сюда как подсудимый и жду: что мне объявят? Смерть или жизнь? Твой ответ все решит. Только не гляди на меня такими глазами…». (Тургенев «Дым»)
«Я вас люблю, – проговорил он снова, – я готов отдать вам всю жизнь мою». (Тургенев «Дворянское гнездо»)
«Елена. Ну, вот только мне и нужно, только мне и нужно!.. А то я изнемогаю! (Шепотом.) Давно бы, Давно…
Агишин (целуя ее руки). О, целая жизнь не стоит этой минуты». (Островский «Женитьба Белугина»)
«Борис (обнимает Катерину). Жизнь моя!
Катерина. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!» (Островский «Гроза»)
Но почему жизнь и любовь оказываются столь взаимосвязаны, и разрыв этой связи равносилен смерти? А потому, что, соединившись, слившись, герои начинают новую, полноценную жизнь (Демон: «И мыслит он, что жизни новой / Пришла желанная пора»), о которой они нередко говорят и о которой мы говорим по сей день. В чем новизна этой жизни? И в чем ее полноценность? В замыкании круга. Две половинки образуют целое. Поженившиеся дети становятся родителями, они меняют статус, по-новому называются, по-новому рассуждают, они иначе маркируются обществом и средой.
Можно ли продолжить старую жизнь, если случилось о-половинивание (сознание собственного пола, а затем и половое созревание, которое является, по сути, созреванием к поиску второго пола, то есть второй половины) и созрела стартовая готовность к новой жизни? Нет. Невозможность продолжения старой жизни и приводит к готовности умереть. Практической логики здесь нет, но логика целостности мифа о двух половинках, изложенного в платоновском «Пире» (диалог, посвященный вопросам любви), соблюдена идеально. Платон рассказывает историю
Буквально до этих авторов нашим далеким предкам не было дела практически никакого, однако представление о том, что муж и жена – две половины одного целого, в полной мере свойственно самым архаичным пластам нашего самосознания: так, русское слово «пол» (мужской и женский), произошедшее от старославянского «полъ», является, как показывает Макс Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка», однокоренным по отношению к слову «половина». Эта же картина наблюдается и в других славянских языках, где этот корень связан с понятиями «сторона», «половина», «разрез». Близкий, но все же чуть иной смысл стоит за словом «секс», пришедшим в наш язык из английского, а туда – из латыни. «Sexus» – первоначально означало «отделение», «рассечение», от этого же корня произошло и слово «секция», сегмент, часть целого, но никак не половина. Но смысл, что удивительно, один и у русского слова «пол», и у латинского «sexus» – линия отрыва, разделения, шрам, который притягивает то, что было когда-то отделено. Миф (или история), объясняющий сильнейшее иррациональное притяжение двух людей друг к другу, нереализация которого может привести к смерти, явно имеет общий исток, возможно, универсальный для целого ряда культур.
О нем же вспомнил и Александр Крон в своей «Бессоннице»:
«В одной старинной книге я вычитал: человек – все равно, мужчина или женщина – это только половинка какого-то более совершенного существа. Вторая половина затеряна в мире, и они всю жизнь безотчетно тянутся друг к другу и стремятся соединиться. С научной точки зрения эта концепция не выдерживает критики, но, как всякий поэтический образ, заключает в себе зернышко истины. Чем совершеннее организм, тем он избирательнее. У высших млекопитающих уже есть в зародыше «нравится» и «не нравится». У homo sapiens половое влечение сложно персонифицировано и способно далеко отрываться от своей физиологической основы. И вот сейчас, когда я пишу эти строки, в радиоле приглушенно звучит голос Марио дель Монако. Он поет арию Радамеса. Этому Радамесу почему-то позарез нужна пленная эфиопка Аида и ни к чему царевна Амнерис с ее меццо-сопрано».
Значит, жив не только этот контекст, но и текст!
Для нас, русских, любовь – страдание именно потому, что само это понятие прочно связано со всем изложенным комплексом переживаний (сюда же относится и формула «куда ты, туда и я», «умереть в один день»), с идеей мук, в которых рождается любая, в том числе и грядущая новая жизнь.
В русской литературе первой половины XIX века сама любовная перипетия в мифологизированном изложении условно могла бы выглядеть так: два человека внезапно начинают испытывать друг к другу желание слиться воедино (душой, телом, судьбой), они не понимают причин возникновения этого чувства, поскольку оно не связано ни с какими рациональными аргументами (это чувство может возникать к родственнику, к человеку другой национальности и расы). Обнаружив в себе чувство любви, люди впадают в болезненное состояние (в психологии называемое бредом, манией). Посредством разговора о чувствах в предложенных эпохой терминах они либо узнают о взаимности (то есть о том, что и другой опознал в них свою половину, и тогда, пройдя определенные ритуалы, стороны сливаются в одно), либо об отсутствии взаимности (когда вторая сторона не опознает в собеседнике своей второй половины), и тогда оставшемуся без взаимности грозят муки или даже гибель.