Признания на стеклянной крыше
Шрифт:
Джон Муди продолжал сжимать в руке ключ, хотя с порезанной ладони текла кровь. Он слышал собственное дыхание — реальное дыхание спящего себя. А во сне видел, что задыхается. Боится шелохнуться. Ибо перед ним стала все та же извечная его проблема: он не знал, на что решиться — убить дракона или же выпустить на волю…
Проснулся Джон поутру с головной болью и решил, что не пойдет на работу. Редкий случай — и повод для беспокойства. Синтия, пока готовила завтрак, позвонила врачу и записала мужа на прием. Лучше уж перестраховаться, зато не каяться после. Они уже не молоды, в конце концов. Пусть не всегда и не во всем соглашаются, но все же она ему — хорошая жена, а он ей — хороший муж. Синтия собрала на подносе завтрак: фрукты, яйца, кофе
Джон сошел вниз все еще в халате. Пожаловался, что ему нечем дышать и нужно выйти на свежий воздух.
Я принесу тебе воды,сказала Синтия. Мы можем позавтракать на улице.
Джон вышел на задний дворик; Синтия наблюдала, как он садится на стул, откуда хорошо виден газон. Ему всегда нравился этот вид. Даже сейчас Джон оставался красивым мужчиной — надо было отдать ему должное. Отдыхает наконец-то,подумала Синтия, но это было совсем не так. На самом деле Джон Муди ждал — и очень скоро она появилась. Он видел ее отчетливо и ясно. Длинные рыжие волосы, тонкое белое платье, просвечивающее насквозь. Она была прекрасна — как он мог забыть об этом! Теперь-то он понимал, почему остался в тот вечер!
Тогда, столько лет назад, проснувшись на незнакомой кушетке в чужом доме, он тотчас сел и надел ботинки. Джон Муди вам не какой-нибудь лопух, который даст заморочить себе голову. Он взял ключи от машины и нашел на столике в гостиной карту. Так вот как ему следовало ехать — обозначено тонкой цветной линией, что тянется поперек северного побережья Лонг-Айленда! Проще простого. Легче легкого. Но тут послышалось нечто, привлекшее его внимание. Некий звук, который не пропустишь мимо ушей — то ли взмах крыльев, то ли шелест ткани, спадающей с женских плеч. Двадцать шагов до двери, ведущей на кухню. Потертый коврик, широкие половицы из желтой сосны. Как же он мог забыть, какое сумасшедшее желание бросило его к ней? У него буквально руки тряслись, когда он толкнул закрытую дверь. Большие белые руки, неловкие, молодые, — мужчина, рвущийся к тому, чего он жаждет. Вот где была его дорога, его будущее, его судьба! Чего стоила в сравнении с нею Италия? Все то, что могло бы быть, отпало, как шелуха…
Джон Муди глядел на газон и наконец все понял в самом себе. Десяток траурных голубей. Лужицы тени на траве. Она исчезла, но ее присутствие и не требовалось больше — он и без этого вспомнил. Как она повернулась к нему. Как подошла. Как он ждал ее.
Теперь он помнил все.
Непросто держать путь, следуя алой карте. Всякое руководство, сработанное из крови и костей, обманчиво, ненадежно. Того и гляди, свернешь не туда, а дорога бывает то и дело завалена грудами камней. Нужно отбросить в сторону и годы, и пережитое горе, и все свои утраты. Если ты все-таки решишься, если отважишься, тропа непременно выведет тебя к тому, кого — или что — ты забыл: к девочке, заблудившейся в двух соснах, к ежику, нитке жемчуга, паромной переправе. К твоему настоящему отцу.
Каждому путнику нужна теплая одежда, удобная обувь, бутылка воды и точные часы, честный друг и хорошее зеркало заднего вида. Джеймс Бейлисс отвозил Бланку в аэропорт. Он был не в духе, что со стороны мог бы определить не каждый. Бланка — могла. Слишком хорошо изучила Джеймса, чтоб не заметить напряженные, шире обычного расправленные плечи, долгие минуты молчания, ожесточение, с которым жмут на газ и на сцепление его рабочие ботинки. Джеймс злился, что Бланка не берет его с собой. Не видел в этом ни малейшего резона.
— Не обижайся. Ты ничего не теряешь. Тебе же будет лучше. — Бланка ехала налегке — всего одна ручная кладь: кое-что черное из одежды, шампунь, книжки. — Пожалуйста, Джеймс, — прибавила она, когда он не отозвался. Джеймс поискал глазами место для парковки, хотя Бланка и говорила, что ему не стоит возиться, ставить машину — пусть просто высадит
— Хочешь, зайду с тобой в здание вокзала, подождем вместе?
— Послушай, ну какой смысл? Все равно к выходу тебя не пустят. Только зря потратишь время.
— Но я хочу. В том-то и суть, Бланка.
— А это — вообще глупо!
Джеймс покивал головой. Вот она, шпилька — намек на то, что он не учился в университетах.
— Вот именно.
— Я не в том смысле сказала «глупо».
— Ну да. Ты — в положительном смысле.
Они рассмеялись, хотя казалось, что эта минута, быть может, подвела их к конечной черте. Простились на тротуаре у аэровокзала «Британских авиалиний», посреди гама и толчеи. Джеймс не сделал к Бланке ни шагу: подал ей сумку и остался стоять, где был. Оба держались скованно. Джеймс в юности играл полупрофессионалом в футбол, и теперь кто-то узнал его и хлопнул по плечу. Такое случалось сплошь да рядом — подходили незнакомые люди, заговаривали с ним.
— Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь. Обещаю. — Бланка обняла его и отступила назад. Он не ответил на ее объятие. — Нас это не касается. Касается моей поездки домой.
— Нельзя разделять миры, в которых живешь. — Джеймс продолжал держать руки в карманах. — Все это — единое большое месиво. И в нем мы либо вместе, либо нет.
Бланке хотелось одного: съездить, разделаться с этим, и точка. Потом можно будет вернуться и снова наладить отношения с Джеймсом. В конце концов, ее жизнь — здесь. Она прошла регистрацию и села в зале ожидания; когда объявили посадку, нашла свое место, приняла таблетку снотворного и закрыла глаза. Заснула мгновенно. Ей приснилась птица лебедь на газоне возле отцовского дома. Птица передвигалась медленно, с трудом, изнемогая, — а потом и вовсе легла на траву. Она собралась рожать, мучительно содрогаясь и тужась. Плод вырвался наружу внезапно, вылетел из утробы в могучем родовом усилии — готовый птенец в оболочке плотной слизи. Но ведь лебеди кладут яйца,подумала, просыпаясь, Бланка.
В салоне было темно; они пролетали над океаном; в голову Бланки вливался мерный гул моторов. Она думала о том, как стоял там, на тротуаре, Джеймс. О том, сколько у любви способов причинять боль. Она не была открытым человеком и знала это. И понадеялась, что Джеймс это о ней тоже знает.
В аэропорту «Кеннеди» Бланка взяла напрокат машину и, не слишком полагаясь, что помнит, как нужно ехать, заставила служителя несколько раз пройтись с нею по карте. И все равно нервничала всю дорогу. С паническим ужасом воображала, что вдруг поехала не в ту сторону, не могла собраться с мыслями и вообще была не в лучшей форме — даже и причесаться не потрудилась. Впрочем, стоило ей съехать со скоростного шоссе, как многое прояснилось в ее сознании. Левый поворот — и впереди торговый центр. Затем свернуть направо — и напрямик в родной город.
Поездке предшествовал короткий, натянутый разговор по телефону с мачехой. Спасибо, но она предпочла бы остановиться не у них, а в «Орлином гнезде», что на другом конце города. Мередит уже забронировала ей номер. Подъезжая к гостинице, Бланка вспомнила этот белый дом на каменном фундаменте и с двориком позади. Маршрут школьного автобуса проходил как раз мимо него, но Бланка как-то никогда не присматривалась, что там находится за живой оградой.
Она поставила машину и пошла к входу в дом. С улицы доносилось пчелиное жужжание, шорох проезжающих автомобилей. Бланка вдруг пожалела, что не взяла с собой ничего из одежды, кроме черного платья, — она умирала от жары. До чего же здесь влажное лето! Давит, нечем дышать. Бланка была в рубашке с длинными рукавами и вельветовых брюках, которые, по-настоящему, следовало бы вообще убрать на летнее время.