Призрачная любовь
Шрифт:
— Очень редко. Смотри, мне мерещиться, или там и вправду огоньки?
— Справа или слева?
Слава богу, хоть эти ориентиры оставались рядом, как правая и левая рука.
— Справа.
— Ну, или они там на самом деле присутствуют. Или у нас уже и галлюцинации одни на двоих.
Лена узнала выплывшее из туманов строение. Здесь Роберт кормил её "эфиром".
— Кажется, кто-то решил, что нам не плохо будет подкрепиться? — Заметила Лена.
Какое-то время все усилия были положены на то, чтобы достигнуть мерцающих, как светлячки, окон. Усилия увенчались успехом. Они вошли в деревянное
Лена с наслаждением шла по полу, созерцая вокруг ощутимые, простые и понятные предметы, которых можно было коснуться, пощупать, погладить. Не опасаясь того, что они изменят форму, цвет или сущность. Окажутся душой прожорливого монстра, прикинувшегося обычной стенкой.
То, что Адам был рядом, шел рядом, говорил с ней, было ещё одним источником радости. Все в Адаме воспринималось девушкой, как повод быть довольной собой и окружающим миром. Небрежность жестов. Неторопливая походка. То, с каким любопытством он рассматривал окружающий интерьер. Даже то, что он оказался способным на выказываемое им любопытство.
— Как странно, — выдохнул Адам, глядя вослед услужливому официанту, отправившемуся за заказанным эфиром, — здесь все почти, как в жизни. Если остаться, можно забыть, что тебя больше нет.
— А мне кажется, что мы есть, — возразила Лена
— Разве это жизнь? — покачал головой Адам.
— Это смерть. Мы были сначала в одной ипостаси, теперь пребываем в другой. Но мы не исчезли. Мы продолжаем быть.
Официант с поклоном поставил перед ними изысканное тонкое угощение. Оба с удовольствием принялись его поглощать. Не хотелось ничего говорить. Короткие минуты отдыха были почти, как праздник. Особенно с учетом того, что впереди их ждало только горе. И к нему приходилось идти сознательно.
— Как ты думаешь, сможем ли мы найти нужный нам выход? — тихо спросила Лена, отодвигая от себя тарелку.
— Если честно, я думаю здесь особенно выбирать не приходиться, отсюда их всего два: в ад или в небытие.
— А если мы будем просто плутать в тумане?
— Думаю, в небытие и попадем, рано или поздно сами станем туманом, — пожал плечами Адам.
— Ты ненавидишь меня? — подавленно спросила Лена.
— А ты — меня? — ответил вопросом на вопрос Адам.
— Нет.
— И я тебя — нет.
— Но я поведу тебя в Ад!
Адам рассмеялся, откинув со лба падающие на глаза волосы:
— Сколько драматизма в твоем голосе! Что ты хочешь от меня услышать? Хочешь, я скажу, что понимал: рано или поздно нечто подобное произойдет? Что я сделал свой выбор самостоятельно? Так что теперь роптать поздно, а увиливать от расплаты по предъявленному счету бессмысленно? Ты это хочешь услышать, да?
Лена опустила ресницы:
— Я боюсь, — тихо произнесла она. — Я ужасно за тебя боюсь.
Адам поморщился, крепче сжав зубы, неожиданно так резко отпихнув от себя тарелку, что та, возмущенно звякнув, полетела на пол:
— Маленькая лгунья, — почти ласково проворковал он, грубо прижимая кисти её рук к столу. — Фальшивый ангелочек! Чертовка. Не живая, ни мертвая; ни богу свечка, ни черту кочерга. Постоянно твердя о своей любви, кого ты хочешь усыпить? Собственную совесть? Мы ведь оба знаем, что у тебя есть шанс, — о, такой ничтожный, — вернуться оттуда. Если я останусь. Там! И мы оба знаем, что ты попытаешься этот шанс использовать. Не смотря на всю твою "любовь". Как мило. И как по-женски! Я согласен, пусть так и будет. Только избавь меня от дешевых сцен, годных для экзальтированный дев и бабушек-пенсионерок. Нужно быть честнее. Так порядочнее.
Несколько душ обернулись в их сторону, обращая к Адаму возмущенные, недоумевающие взгляды. Открыто выражать эмоции здесь, видимо, было не принято. И тем более не принято грубо хватать за руки милых ангелоподобных красавиц.
Официант с постной миной на лице немедленно нарисовался рядом:
— У вас все в порядке? — вежливым безликим тоном поинтересовался он.
— Да. Оставьте нас! — сказала Лена.
Она потерла кисти, ощутимо саднившие от железной хватки грубого кавалера. Сердится на него, Лена не могла, понимая, что в словах Адама была крупица истины. А может быть, истины в них было куда больше, чем крупица?
— Неужели ты не понимаешь, что все это для меня унизительно? — продолжал Адам, не обращая внимания на взгляды, обращенные к их столику, ни на замершего неподалеку официанта. — Твоя наигранная жалость? Твоя ненужная мне любовь?
Лена знала, что щеки её не могут пылать. Знала. В призрачном сгустке энергии, которым они теперь стали, крови не было. Но они пылали! И ещё как.
— Я — мерзавец, это мы уже усвоили, правда? — Лена кивнула, раз этого от неё ожидали. — Я убил тебя. Я ведь тебя не пожалел? — Лена снова заученно покачала головой. — И ты меня жалеть не обязана. Ты имеешь полное моральное право на попытку отыграться. И не нужно ничего приукрашивать.
— Я ничего и не приукрашиваю. — Яростно проговорила девушка. — Ты, — заведенная бесчувственная кукла. Сам играешь, — всегда, везде и всюду. Думаешь, другие люди такие же? Чувства иногда от нас не зависят, понимаешь?! Мне совсем не нравится, что я тебя люблю. Я буду бороться с этим. Честно! И, может быть, у меня получиться, — со временем. Уверена, что получиться. Знай, я тебя люблю. Это правда. Знай также, что эти чувства не могут помешать тому, что предначертано, — даже если бы я сама того хотела. А я и хочу, очень! Но это ничего не меняет. Я — только счет. Только лист бумаги. Не более того. Если тебе просто больше некого ненавидеть, можешь ненавидеть меня. Раз уж любить не хочешь. Дело даже не в том, чтобы ты не хочешь любить. Ты, прежде всего — боишься! Боишься ответственности: за свои действия, поступки, мысли. Любить, — это, прежде всего, значит, нести ответственность.
— Именно так. Мне хватает собственной души. К чему мне твоя?
— К тому, чтобы тебя не сдуло сквозняком. К тому, что иногда, когда уже не остается ни сил, ни желания драться за собственную жизнь, мы берем откуда-то силы, и деремся за того, кого любим. Нельзя жить вечно только хлебом и зрелищем! К тому, чтобы не утрачивать желания жить. Наверное, за всем, за этим. Я не знаю, почему тебе этого не надо!
— Ну, все, все, хватит. Помилосердствуй. Я проникся глубиной собственного падения, — поднялся Адам из-за стола с чарующей подкупающей. — Пойдем, мой карающий ангел, к адским вратам, за честно заслуженной карой.