Призрачно всё
Шрифт:
Некоторое время покрутился на площади, но из живых существ увидел только пару куриц, лениво разгребающих пыль, и козу, которая, громыхая цепью, неспешно обгладывала кленовые листья. Больше здесь делать было нечего, и я поплелся дальше.
Привычный хаос звуков нарушил скрежет металла, а затем возник и сам нарушитель спокойствия: пацаненок лет десяти, гордо оседлавший допотопный «Орленок». Велосипед — непрезентабельный и страшноватый на вид, от заводской краски ничего не осталось, крылья и багажник отсутствовали, эмаль на руле облупилась и зияла проплешинами. Тем не менее, он выполнял свою функцию и, хотя шумел больше, чем трактор «Беларусь», все же катился по неровной брусчатке, подпрыгивая на камнях и отчаянно виляя. Мальчик, одетый лишь в шорты, загорелый до черноты, с торчащими клоками выгорелых на солнце волос, рулил в мою сторону. Я поспешно отскочил, дабы не оказаться под колесами раритета.
— Привет! — сказал, когда велосипед поравнялся со мной и улыбнулся, как можно дружелюбнее.
— Добрый день.
Мальчик притормозил и опустил ногу, чтобы удержать равновесие.
— Ты — местный?
— Нет. Я в городе живу. Родители на заработки уехали, так меня к деду с бабой привезли. Теперь я и в школу хожу в соседнее село.
Пацаненок наверняка соскучился по общению и не прочь был поболтать.
— Тебе нравится? — поддержал разговор.
— Еще бы! — восторг был настоящий. — Мне в городе только двойки ставили, а здесь я почти отличник. Даже уроки делать не надо.
— Молодчина!
— Не совсем молодчина. Здесь учителя хорошие. Понимают, что учиться некогда, что нужно за коровой смотреть, за хозяйством, вот и не ставят двоек.
Самокритично, как для столь юного возраста.
— Ты далеко живешь?
— Нет. Вот, — он указал замызганным пальцем на калитку. — А вы, дядя, с города приехали?
— Ага, — в тон ему ответил я. — Твой дедушка дома?
— Конечно дома, где ж ему быть?
— С ним можно поговорить?
— Почему нельзя? Можно. Он любит, когда с ним говорят.
Мальчик отворил калитку, и я без лишних уговоров вошел в опрятный ухоженный дворик. С двух сторон его ограждали жилой дом и летняя кухня, дальше — сарай, еще какие-то постройки. В дальнем конце — летнее стойло для коровы и высокая навозная куча. Но все чистенько и аккуратненько.
Мальчик, бросив велосипед посреди двора, юркнул в дверь. Вскоре из дома вышел мужчин, совсем не старик, лет шестидесяти, а то и меньше. Опрятно одетый, причесанный.
— Добрый день!
Он протянул руку, ладонь — жесткая, мозолистая и крепкая, хотя роста он был небольшого, чуть пониже меня.
— Вячеслав, — представился.
— Степан, — ответил хозяин. — Семенович, — добавил, уловив мой вопросительный взгляд. — Вы к нам по делу или, как?
— Можно сказать, по делу.
— Тогда, давайте присядем.
Он провел меня за летнюю кухню в небольшой сад. Несколько фруктовых деревьев: яблони, груши, еще какие-то деревья, плодов на них я не увидел, и распознать не смог. Отдельно высился большой орех, а под его кроной стояли вкопанные в землю столик и лавочка.
Под орехом — свежо и уютно. Листья не пропускали солнечный свет, терпкий запах казался освежающим, приятным и даже вкусным.
— Рассказывайте, что вас ко мне привело?
Мне несказанно повезло. Обыщи я всю деревню, лучшего рассказчика не нашел бы. У меня сразу возникло подозрение, что Степан Семенович не простой сельский житель: опрятная одежда, правильная речь. В селе так не одеваются и не говорят.
Степан Семенович и не настаивал на своем пролетарском, вернее — крестьянском происхождении. Он родился и вырос в городе, окончил педагогический институт, попал по распределению в Каменный Брод, в то время в селе еще была школа. Здесь женился, здесь и остался, работал директором школы в соседнем, более благополучном селе.
Все это он рассказал, когда я поведал о цели своего визита, точнее выдал заготовленную версию о том, что собираю материал для книги.
Про усадьбу Степан Семенович знал не то чтобы много, но и не мало.
Жил до революции помещик, старики рассказывали — не бедный. Потом его или большевики убили, или за границу сбежал. Разговоры о спрятанных сокровищах долго будоражили горячие головы. В свое время Степан Семенович и сам грешил кладоискательством. Откопал немецкую каску, пришедшие в негодность каминные часы, старый утюг, на том и успокоился.
Возможное родство новой хозяйки усадьбы с бывшим помещиком отрицать не стал, правда, ухмылка на его лице нарисовалась скептическая. Мол, кто его знает, где правда зарыта, а я останусь при своем мнении, которое вслух высказывать не собираюсь.
Мы проболтали часа полтора. В сущности, ничего нового я не узнал, но и время потратил не зря. Пришел к выводу, что дальше расспрашивать сельчан бесполезно и со спокойной совестью отправился домой.
На выходе из села обогнал автомобиль, небольшой, зелененький, несерьезный, словно игрушечный. Проехал мимо, потом остановился, сдал назад и поравнялся со мной. С водительской стороны опустилось окошко.
— Послеобеденный моцион?
— Скорей экскурсия по местным достопримечательностям.
Тома улыбалась, что казалось странным, ведь я привык считать ее ледяной глыбой.
— Садись, подвезу.
Отказываться глупо, да и зачем?
— Ну и как тебе здесь? — то, что она сразу перешла на «ты» меня совершенно не смущало.
— Нормально. Красиво, но скучновато.
Тома двусмысленно хмыкнула, а я снова вспомнил слова Влада, в которых недавно усомнился. Может он прав, а недавние понты предназначались лишь Иннокентию Вениаминовичу, точнее, Кеше?
— Все условия для творческого человека. Ты — ведь творческий человек, я не ослышалась, когда представляли?
— Смотря, что подразумевать под творчеством, — увильнул от прямого ответа, так как в ее вопросе уловил издевку.
— Мудро, — изрекла Тома и сосредоточилась на управлении.
Дорога круто сворачивала и ныряла вниз, где виднелся ставок. За греблей снова начался подъем, когда его преодолели, я увидел дом Влада.
— Все мы творческие люди, — словно и не было долгой паузы, продолжила женщина. — Каждый из нас творит по-своему. Кто творит, кто — вытворяет. Некоторые предпочитают творить в одиночестве, некоторые… Славик, как ты относишься к коллективному творчеству.