Призрачный город
Шрифт:
Но все-таки, пустынный город едва ли был заброшен и за ним не следили. И поэтому он пробирался к причалам, по-прежнему крадучись. В порту еще были корабли — измочаленные бурями, выброшенные на берег. Гниющие снасти были спутаны, борта побиты и поломаны, иные суда полузатонули — только верхние палубы их выступали еще над водой. Все они уже многие месяцы, а скорее и годы не выходили в море!
Саймон поглядел на синеющие за бухтой земли. Если этот мертвый город и вправду Сиппар, а сомневаться в этом не приходилось, значит, перед ним рукой протянулась та полоска земли, на которой захватчики построили
Если бы только ему удалось найти пригодную лодчонку, Саймон взял бы тогда курс на восток, путь этот был более длинным — вдоль стенки бухты-бутылки к устью реки Эс… в Эсткарп. И его все мучило сознание того, что время теперь работает не на него.
Легкое суденышко удалось отыскать в ангаре. Моряком Саймон никогда не был, но все-таки постарался убедиться, что лодка не затонет на полпути. Подождав до полной темноты, он спустил ее на воду и взялся за весла… Морщась от причиняемой синяками боли, он старательно выгребал между гниющими корпусами кораблей Гормского флота.
И лишь когда они остались далеко позади, он буквально лбом врезался в щит, охранявший колдеритов. Не слыша и не видя ничего, Саймон свалился на дно лодки, прижав руки к ушам и зажмурив глаза, чтобы хоть как-то оградиться от безмолвного звука и невидимого света вдруг брызнувших из какого-то уголка его собственного сознания. Он уже успел подумать, что познал всю мощь колдеритов, но эта новая битва в мозгу была еще отчаяннее.
Минуту ли, день ли, год ли провел Саймон в этом облаке? Ошеломленный и оглушенный, он так и не понял этого. Он лежал на дне лодки, парус лениво шевелил ветерок. Горм остался позади, темный и мертвый, освещенный луной.
Еще до рассвета Саймона подобрал береговой патруль из Эса, к тому времени он уже пришел в себя, хотя последнее испытание, похоже, оставило на разуме его такие же синяки, как и падение с крыши на теле. Меняя коней на станциях, он поспешил в столицу Эсткарпа.
Там, в крепости, в той же самой зале, где впервые увидел Хранительницу, Саймон доложил военному совету о всех своих приключениях в Горме, обо всем, что узнал он о колдеритах. Перед ним сидели офицеры гвардии и все те же бесстрастные девы. Он говорил, но все время искал взглядом среди них ту, единственную, но не находил.
А когда он закончил и ответил на немногие вопросы и стиснувший зубы Корис с каменным лицом выслушал его слова о городе мертвых, Хранительница движением руки поманила к себе одну из дев.
— А теперь, Саймон Трегарт, возьми ее за руки и думай о человеке в шапке, вспоминай все, и его лицо и одежду, — приказала она.
Хотя в этом, на его взгляд, не было ни малейшего смысла, Саймон повиновался, внутренне усмехнувшись. — Ну кто ослушается дев Эсткарпа?
И он взял ведьму за прохладные сухие ладони и постарался представить серое одеяние, странное лицо, верхняя часть которого не соответствовала нижней, металлическую шапку и выражение силы на этом лице, и оторопь от его неожиданного сопротивления, а потом руки ее скользнули вниз, и Хранительница сказала:
— Сестра, ты видела? Ты можешь придать форму?
— Я видела, — ответила дева. —
Объяснений не последовало, задавать вопросы не дали возможности… Когда совет закончился, Корис подошел к нему и проводил в казарму. Оказавшись снова в той же комнате, где он жил перед отправлением в Сулкарфорт, Саймон твердо спросил капитана:
— А где госпожа? — Это было ужасно — не знать ее имени, не сметь назвать его; эта странность ведьм все больше раздражала Саймона. Но Корис все прекрасно понял.
— Проверяет приграничные посты.
— Она вне опасности?
Корис пожал плечами:
— Ну кто из нас в безопасности, Саймон? Только знай, Девы-властительницы не рискуют по пустякам. Они хранят в себе Силу и власть. — Он подошел в западному окну, его лицо осветилось, глазами он словно бы искал нечто далекое за простиравшейся перед ним равниной. — Значит, Горм умер, — тяжко упали его слова.
Саймон сбросил сапоги и растянулся на постели. Он устал насквозь, до каждого мускула, до каждой косточки в теле.
— Я рассказал все, что видел, а чего не видел, говорить не стану. В сердцевине цитадели жизнь есть, отгороженная стенами от остального Сиппара. Больше я нигде не нашел ее, но все-таки далеко я не отходил.
— Жизнь? Какого вида?
— Спрашивай об этом колдеритов или ведьм, — сонным голосом посоветовал Саймон, — и те и другие отличаются от нас с тобой и, — быть может, рассматривают иначе даже саму жизнь.
Он почти не заметил, что капитан отошел от окна и стоял теперь рядом с постелью, широкие плечи его затеняли свет.
— Думаю я, Саймон Трегарт, что и ты отличаешься от нас, простых смертных, — тяжко пробухал его голос. — А повидав Горм, какой ты считаешь его жизнь… или смерть?
— Дурной, — пробормотал Саймон, — но об этом можно будет с уверенностью судить только в свое время, — он удивился собственным словам и уснул.
Пробудившись, он жадно поел и снова уснул. Никто не интересовался его персоной, и сам он не обращал внимания на дела, творящиеся в сердце Эсткарпа. Он отлеживался, обрастал жирком, словно медведь перед спячкой. И когда, наконец, проснулся окончательно, то почувствовал себя бодрым и свежим, как тогда., в Берлине. Берлин… — что это, и где он, этот самый Берлин? Новые впечатления отодвинули прошлое вглубь.
Но одно из них почти не покидало его: тот день в Карее, комната со стенами, увешанными потертыми коврами… Она глядит на него с удивлением, а светящийся знак тает в воздухе. А еще помнилось, как стоит она, расстроенная и странно одинокая, когда этой низменной ворожбой для Олдис запятнала она свой дар ради общего дела.
Теперь жизнь пульсировала в каждой клетке, каждом нерве тела; синяки, голод, напряжение — все исчезло. Саймон шевельнул правой рукой и положил ее себе на сердце. Но теперь под ней он не чувствовал тепла своей плоти — он баюкал в памяти нечто — песнь, что не была песней, вспоминал ее ладонь в своей руке, плоть, которая никогда не станет его плотью.