Призрачный
Шрифт:
И все же Сарк не могла отвести от нее глаз. Янтарная была настолько тщеславна и себялюбива, что не пропускала ни одной лужицы или озерца и всякий раз останавливалась, чтобы полюбоваться на свое отражение. В такие моменты она вся замирала, как будто ее саму удивляла собственная красота.
Однажды ночью, когда стая остановилась на ночлег у очередного озерца, Сарк стала свидетельницей крайне серьезного события, расставившего все по своим местам. Стояла полная луна, и спокойная водная гладь сияла, будто покрытая серебром. Ни одна волна не искажала ее поверхность. Это было идеальное зеркало, в котором прекрасная волчица
Сарк пряталась в камышах, наблюдая за Янтарной и спрашивая себя, почему ее так привлекает эта незнакомая ей волчица. «Что такого нашла я в ней?» – удивлялась Сарк.
Но вот по поверхности воды прошла гладь, исказив отраженные черты Янтарной, и к ней подбежал один из щенков, хныча и требуя, чтобы его покормили. Волчица зарычала, резко повернулась и изо всех сил дала щенку затрещину, да так, что он высоко подлетел, а потом ударился о твердую землю. Тут ветер переменил направление, и Сарк впервые отчетливо уловила ее запах. Он показался ей до боли знакомым – знакомым с самых первых дней жизни. Эта волчица была ее Кормилицей! Ее собственной матерью!
Щенок остался неподвижно лежать на земле, неестественно изогнувшись. Сарк сразу поняла, что у него сломан позвоночник и что он умер. Янтарная же спокойно подошла к безвольному тельцу, обнюхала его, а затем схватила за загривок, отнесла к дальнему берегу озера, где вода была поглубже, и кинула в воду. Никаких следов ее преступления не осталось.
«И это моя мать! – ужаснулась Сарк. – Убийца!» Беспокойный ее глаз заполнился слезами. «Как она смогла поступить так со своим щенком, совершенно нормальным и красивым, а не уродливым, вислоухим и с выпученными глазами, каким, наверное, была я?»
Сейчас глазам Сарк предстало самое грубое уродство, о каком она раньше даже и помыслить не могла. Волчица, которую она называла Янтарная и которая, по ее мнению, внешне была самой красивой во всем мире, оказалась уродливой и безобразной внутри. Ее собственная мать была малькадом. Пусть тело ее и прекрасно, но душа искажена.
Впервые за все время Сарк подумала, что, пожалуй, ее собственное тело, далекое от совершенства – это внешняя оболочка, не имеющая никакого отношения к тому, что внутри, к той внутренней, настоящей волчьей природе, что таится под неказистой внешностью. Она не может изменить свое тело, но в ее силах проследить за тем, чтобы она никогда не стала такой же уродливой изнутри, как ее мать.
Возможно, и к лучшему, что она, Сарк, некрасива настолько, что ни один волк не захочет взять ее в подруги. Она не хочет, чтобы искаженный дух ее матери передался потомству.
Сарк наблюдала за тем, как Янтарная отходит от берега, от того места, где бросила тело своего сына, и ждет, пока вода успокоится. Когда поверхность вновь выровнялась и стала как зеркало, она склонила голову и бросила взгляд на свое отражение в последний раз, прежде чем вернуться к стае.
Это было одно из самых сильных воспоминаний Сарк, связанных с душистой зубровкой, одно из самых ранних, которые она прошептала в кувшин памяти. И хотя кувшин с голубой глазурью сейчас был разбит, запахи на его обломках, казалось, клокотали, словно бурлящая вода в горячем источнике. «Как такое может быть?» – удивлялась она в полузабытьи. Ей представилось, что осколки снова собираются и складываются в единое целое, как кусочки головоломки. Тут до нее донесся еще один едва заметный запах – запах совы, знакомой совы. «Я чую ее… Гвиннет». Мысленно Сарк засмеялась. «А вот совы ничего не чуют, они и кучу оленьего навоза под собой не заметят. Гвиннет никогда не найдет меня здесь, рядом с моими кувшинами памяти, запахи из которых сейчас пропитывают мою шкуру».
Но Сарк ошибалась. Гвиннет, конечно, не учуяла ее запаха, но острый слух совы уловил тяжелое, прерывистое дыхание, и она влетела в пещеру. Увидев Сарк, лежащую в луже крови посреди острых обломков, которые едва ли не плавали в этой луже – настолько большой она была, Гвиннет испустила пронзительный вопль. Она кричала так отчаянно и громко, как никакая другая сова до нее.
Глава двенадцатая
Прочь отсюда
ЭДМЕ ПОЧУВСТВОВАЛА, КАК ЗАСТЫВАЛ У НЕЕ костный мозг, а маленький Мирр остановился как вкопанный и задрожал с головы до ног.
– Кто это кричал?
Пять волков брели по Топи, надеясь отыскать Сарк, но с каждым телом, которое они встречали на своем пути, надежды таяли. Фаолан почти отчаялся. С тех пор как он заявил, что они должны идти в Синюю Даль, его все чаще охватывали сомнения. Что, если далекие синие земли, которые когда-то промелькнули перед его взором, окажутся всего лишь иллюзией, плодом воображения? Тогда, на кургане Кровавого Дозора, он был очень усталым, ослабевшим от голода и от драк со злобными чужаками. Синяя Даль могла ему просто показаться или почудиться на голодный желудок. Но все же костным мозгом Фаолан ощущал, что в этом есть некая истина, которая стоит того, чтобы отправиться на ее поиски. Сарк поняла бы его. Вместе с его подругой они бы могли отправиться в Синюю Даль вместе. Он никогда не оставит ее, тем более сейчас, когда страна Далеко-Далеко развалилась на кусочки и умирает.
Воздух снова разорвал ужасный вопль. Он казался таким подозрительно знакомым…
Фаолана вдруг охватил ужас.
– Бежим! Быстрее!
И первым устремился вперед охотничьим шагом бирргиса, как будто его вела за собой неведомая сила. Другие едва поспевали за ним. Бедняжка Мирр отстал настолько, что Эдме пришлось вернуться, взять его зубами за загривок и нести, как носят своих щенков матери-волчицы.
«Так странно! – подумал Мирр, качаясь в воздухе. – А что сказала бы моя мама?»
Эта мысль его немного ошарашила. Он уже довольно давно не вспоминал о своих отце и матери – с тех самых пор, как оказался на Кольце почти луну тому назад. Ему становилось плохо от самого воспоминания о том, как отвернулись от него родители. В тот последний раз они посмотрели сквозь него, не замечая, как будто бы он был пустым местом, а потом пошли прочь. Но сейчас он о них вспомнил. Перед тем как его мама стала кэг-мэг, она точно так же носила его, взяв за загривок.
«Не надо думать о ней! – приказывал он себе. – От этого только станет еще грустнее. Эдме добрая. Фаолан и его сестры тоже добрые. Не думай о маме! Никогда больше не думай! Не вспоминай даже хорошее. Сейчас мы идем на запад. Там все будет еще лучше. Мы идем на запад!»