Призрак Анил

Ондатже Майкл

Он находился в лагере повстанцев с того момента, как его похитили в Коломбо. Его посадили в машину вскоре после двух часов дня, а к семи вечера он был на южных холмах. По дороге с ним никто не разговаривал, и как бы в насмешку звучал только этот идиотский язык. Непонятно, зачем его придумали. В лагере ему объяснили на сингальском, что от него требуется, — работать у них врачом. И больше ничего. Беседа велась довольно мирно, ему не угрожали. Ему сказали, что через несколько месяцев он сможет встретиться с семьей. Сказали, что теперь он может отправляться спать, но завтра утром должен приступить к работе. Через несколько часов его разбудили, сказав, что произошел несчастный случай, отвели к сортировочной палатке, повесили фонарь над полумертвым телом и попросили сделать

операцию на черепе. Раненый находился на пороге смерти, но они настаивали на операции. Из-за сломанного ребра оперировать было неудобно; когда он наклонялся над столом, его пронзала острая боль. Через полчаса раненый умер, и фонарь перенесли к другой кровати, где молча ждал своей очереди другой человек. Ему пришлось ампутировать ногу выше колена, но он выжил. В половине третьего ночи Линус Кореа вернулся к себе в палатку. В шесть утра его опять разбудили, и он приступил к работе.

Через несколько дней он попросил привезти ему несколько халатов, резиновые перчатки и морфин. Он вручил им список всего необходимого, и той же ночью они напали на госпиталь близ Гурутулавы, взяли то, что он просил, и похитили для него медсестру. Как ни странно, она тоже не жаловалась на судьбу — как и он. В глубине души он испытывал раздражение и усталость от мира, в котором творятся подобные вещи, но ложная привычка к вежливости, приобретенная в прежней жизни, сохранилась. Он благодарил людей за пустяки и просил лишь самое необходимое. Он привык к постоянной нехватке лекарств и перевязочного материала и даже гордился этим. Если ему что-то было нужно — шприцы, бинты, какая-нибудь книга, — он составлял список и давал его повстанцам. Быть может, через неделю, быть может, через шесть недель он получал все, что просил.

Они спланировали для него только первое нападение на госпиталь.

Он не знал, сколько времени его здесь продержат, и начал учить сестру всему, что знал сам. Розалин было около сорока, и за ее спокойствием скрывался острый ум. Когда раненых было слишком много, он позволял ей оперировать рядом с собой.

Спустя месяц он признался себе, что больше не скучает по жене и детям и даже не слишком скучает по Коломбо. Здесь он был не то чтобы счастлив, но постоянно занят делом, занимавшим его мысли.

На гнев или обиду у него не оставалось сил. С шести утра до полудня. Два часа на обед и сон. Затем еще шесть часов работы. В критических случаях он работал больше. Рядом с ним всегда была медсестра. Она носила один из заказанных им халатов и очень им гордилась, стирая каждый вечер, чтобы утром он был чистым.

Один из дней пришелся на его день рождения. Он вспомнил об этом по дороге к палатке. Ему исполнился пятьдесят один год. Первый день его рождения в горах. В полдень примчался джип, на котором его и медсестру куда-то повезли. Через некоторое время ему завязали глаза и вскоре вытащили из машины. И тогда он перестал надеяться. Сильный ветер в лицо. Ощупав землю ногой, он понял, что стоит на краю обрыва. Его толкнули, и он полетел куда-то вниз, но не успел испугаться, потому что оказался в воде. В холодной горной воде. Он был цел и невредим. Стянув повязку с глаз, он услыхал приветствия. Со скалы нырнула в воду прямо в одежде медсестра. За ней — мужчины. Они каким-то образом узнали о его дне рождения. С того дня плавание, если позволяло время, вошло в его распорядок дня. Он всегда вспоминал об этом перед сном. И с нетерпением ждал завтра. Из-за плавания.

Когда приехала его семья, он спал. Медсестра попробовала разбудить его, но он не откликался. Она пригласила жену и двух мальчиков к себе, чтобы он мог спокойно выспаться, — через несколько часов ему работать. «Что он делает?» — спросила жена. «Он врач».

Что ж, поездка была утомительной, она и мальчики тоже устали. Сейчас не время для приветствий и разговоров. На следующее утро они проснулись в десять, а ее муж трудился уже четыре часа. На рассвете он подошел к Палатке с кружкой чая в руке, взглянул на них и отправился работать вместе с медсестрой. Та сказала, что удивлена молодостью его жены, и он рассмеялся. В Коломбо он бы покраснел или рассердился. Он понимал, что медсестра

может говорить ему все, что угодно.

Когда его жена и дети проснулись, никто не обратил на них внимания. Медсестры рядом не было, солдаты занимались своими делами. Мать настояла на том, чтобы держаться вместе, и они бродили по лагерю, словно заблудившиеся туристы, пока не наткнулись на медсестру, стиравшую бинты у грязной палатки.

Розалин вошла к нему и что-то сказала, но он не разобрал ее слов, и она повторила, что его жена с детьми стоят у входа. Он поднял глаза, затем спросил ее, сможет ли она его подменить, и она кивнула. Прервав свою работу, он пошел к жене и детям мимо лежавших на земле людей. Медсестра заметила, что он едва не прыгает от радости. Когда он приблизился, жена, заметив на его халате кровь, остановилась в нерешительности.

— Это не важно, — сказал он и обнял ее.

Она дотронулась до его бороды. Он и забыл, что отпустил ее. Здесь не было зеркал, и он себя не видел.

— Ты встретила Розалин?

— Да, ночью она выручила нас. Ты, конечно, не проснулся.

— Угу. — Линус Кореа засмеялся. — Они не дают мне расслабиться. — И, помолчав, добавил: — Это моя жизнь.

*

Когда где-нибудь в людном месте взрывалась бомба, Гамини стоял у входа в больницу, сортируя больных, быстро оценивая состояние каждого, направляя их в реанимацию или операционную. На этот раз в числе жертв были женщины, потому что бомба взорвалась на улице. Всех, кто не попал в эпицентр взрыва, привезли в течение часа. Врачи не спрашивали имен. К правому запястью прикрепляли бирку — или к правой ступне, если рука отсутствовала. Красную для неврологии, зеленую для ортопедии, желтую для хирургии. Ни профессии, ни расы. Ему это нравилось. Имена записывали позже, если выжившие могли говорить или если они умирали. У каждого из пациентов брали десять кубиков крови на анализ и прикрепляли к их кроватям вместе с одноразовыми шприцами, которые в случае необходимости можно было использовать повторно.

Во время сортировки умирающих отделяли от тех, кто нуждался в срочной помощи, и тех, кто мог подождать. Умирающим давали таблетки морфия, чтобы не тратить на них время. Отделить вторых от третьих было сложнее. Уличные бомбы, обычно начиненные гвоздями или шариками, могут рассечь брюшную полость в пятидесяти метрах от взрыва. Ударная волна способна разорвать желудок. «У меня что-то с желудком», — говорила женщина, боясь, что в нее попал осколок, тогда как на самом деле желудок сместился под действием сжатого воздуха.

Все, кто пережил взрыв бомбы в общественных местах, испытывали эмоциональное потрясение. Еще месяцы спустя пациенты приходили в отделение, жалуясь, что по-прежнему боятся умереть. Для тех, кто оказался на периферии взрыва, шрапнель и осколки, пролетевшие сквозь их тела, чудом не задев жизненно важных органов, не представляли опасности — взрыв накалял шрапнель и делал ее стерильной. Главную опасность представлял эмоциональный шок. Прибавьте к этому глухоту или частичную потерю слуха, в зависимости от того, куда была повернута голова во время взрыва. Восстановление барабанной перепонки могли себе позволить немногие.

В эти трудные дни практиканты выполняли работу хирургов-ортопедов. Дороги к крупным медицинским центрам нередко перекрывались из-за мин, а вертолеты не летали в темноте. Поэтому стажерам приходилось сталкиваться со всеми видами травм, всеми видами ожогов. В стране было всего четыре нейрохирурга: два в Коломбо, один в Канди и один в частном секторе — но несколько лет назад его похитили.

Тем временем далеко на юге возникли другие проблемы. Повстанцы проникли в больницу на Уорд-плейс в Коломбо и убили доктора и двух его ассистентов. Они пришли за одним из пациентов. «Где такой-то?» — спросили они. «Не знаю». Они перевернули все вверх дном. Найдя того, кого искали, они вынули длинные ножи и изрубили его на куски. Потом они стали угрожать сестрам и требовать, чтобы те не выходили на работу. На следующий день сестры вернулись. В домашних халатах и тапочках вместо формы. На крыше больницы сидели снайперы. Повсюду были осведомители. Но больница на Уорд-плейс не закрылась.