Призрак для Евы
Шрифт:
— Ты подонок.
— Оскорбления не помогут. Благодаря кое-каким связям я договорился, что нас зарегистрируют в среду. Ты не возражаешь?
Это было в понедельник. В ту ночь оба спали плохо. Джимс не признался Зилле, но его серьезно беспокоило полицейское расследование. Никто не знает, когда они снова в него вцепятся — именно вцепятся, это самое подходящее слово. Главный организатор парламентской фракции пока ничего ему не говорил, и лидер оппозиции тоже, однако каждый из них, как ему казалось, бросил на него ледяной взгляд. Мысль о том, что они просто ждут подходящего случая, была невыносимой.
Зилла тоже не спала, но, как ни странно, настроение ее было
Джимса также беспокоили газеты. Он не мог забыть замечание Леонардо об известном члене парламента от консервативной партии, который «помогает полиции в расследовании». Джимс был абсолютно уверен, что пресса этого не сделает, не посмеет, потому что дело еще «в производстве», если он правильно использовал этот термин; он еще раз пожалел, что не получил юридического образования. Вероятно, полицейские не найдут ничего, что можно было бы связать с ним. Но когда они вернутся? Хватит ли у него мужества встретиться с главным организатором парламентской фракции раньше, чем этот суровый человек сам его позовет? Джимс всегда хвастался, что у него стальные нервы, но теперь начал в этом сомневаться. Он не мог понять, почему не получает приглашений из программы «Сегодня» или из передачи Джереми Паксмена «Начало недели». Когда ему нечего сказать, они тут как тут.
Газеты упали на коврик перед дверью в шесть тридцать утра. Джимс спал не больше часа. К тому времени он уже встал и пил кофе. И если его движения отличались неподобающей поспешностью, этого никто не увидел. Развернув газеты, он с облегчением вздохнул — там ничего не было, если не считать дежурных фраз о «помощи полиции». Пока все хорошо. Жаль только, что уже нет смысла снова ложиться в постель. А то он наконец смог бы заснуть.
Менеджер «Мерри Кукхаус» на автостраде А30 — он называл себя главным управляющим — помнил Джимса и без труда опознал его по фотографии. Да, он сразу же понял, что за посетитель пришел в ресторан — член парламента, муж той женщины, которая вышла за него замуж, не разведясь с другим. Это было во всех газетах. Когда он зашел в «Мерри Кукхаус», все сомнения в его личности, если таковые и были, сразу же испарились. Самый грубый и невоспитанный из посетителей, которых ему только приходилось видеть. Обругав обстановку и обслуживание, он заявил, что такая еда не годится даже для свиней, что их заведение — гнойный нарыв на лице Англии, а обслуживающий персонал — болваны, которые не способны отличить куриную грудку от свиной требухи.
Это было в пятницу, в три часа пополудни. При таких пробках, вынужденно признал мистер Уголовный Розыск, Джимс должен был добираться из этого района Хэмпшира до Мраморной арки не меньше двух часов, а то и все три. Но сообщать ему об этом они не будут. Пусть немного помучится. Он явно в чем-то виновен, хотя и не в убийстве. Получив показания менеджера «Мерри Кукхаус», полицейские не стали утруждать себя визитом к Эмбер Конвей, хотя могли бы и передумать, знай они, что Натали Рекмен их опередила.
— Этот парень, член парламента, был приятелем
— Больше, чем другом, — сказала Эмбер. — Вы же не будете упоминать моего имени, да?
— Ни в коем случае.
— Наверное, я наивный человек, но долгое время думала, что тут дело в политике. Здесь, в Вестминстере, мы все помешаны на политике.
Натали выключила диктофон, который оставался незамеченным Эмбер.
— Он часто брал у вас ключ?
— Я никогда с ним не сталкивалась. У него был свой ключ.
Вернувшись домой, Натали обнаружила, что на автоответчике для нее записано сообщение. Звонила Зилла Мэлком-Смит. Начала она за здравие: «Утром я выхожу замуж». Потом, после небольшой паузы, прибавила: «Извините, если в прошлый раз я была резка с вами. Сорвалась. После того, как я вступлю в законный брак с этим гомиком, я хочу вам кое-что рассказать. Вы могли бы прийти в среду после обеда, скажем, в три?»
Натали держала руку на пульсе событий. Расследование шло своим чередом, а сегодня днем в Голдерс-Грин кремировали тело Джеффа. Натали собиралась присутствовать. Как бы то ни было, она прожила с ним дольше, чем большинство других женщин, и несмотря на то, что в конце концов выгнала вон, их расставание было дружеским, насколько это возможно при таких обстоятельствах, а теплые чувства к нему Натали сохранила до самой его гибели. Вероятно, потому, что никогда не испытывала иллюзий на его счет.
В два часа она надела черную юбку и жакет. Представления о приличиях, сохранившиеся с тех времен, когда Натали жила с матерью, подсказали ей, что брючный костюм на похоронах будет смотреться неуместно. Натали не любила шляпы, и в ее гардеробе имелась всего одна — широкополая, из некрашеной соломы, купленная на отдыхе в Египте. Для похорон она явно не подходит, и Натали пошла с непокрытой головой. Как и Зилла Мэлком-Смит, которую она совсем не ожидала там увидеть. Заметив ее в часовне, Натали улыбнулась и махнула рукой, сдержанно и печально, соответственно случаю. Зилла взяла с собой маленького мальчика, который все время хныкал, сына Джеффа Лича. Вне всякого сомнения, ей не с кем оставить ребенка. Органная музыка расстроила его, и к тому времени, как внесли гроб, мальчик плакал во весь голос.
Рыдающая женщина, закутанная в черное, наверное, была его нынешней подругой, а если точнее, последней подругой. Фиона Имярек. Блондинка, как и все остальные, — единственным исключением была та, на которой Джефф женился. Женщина проплакала всю службу, формальную и безликую. Сопровождавшая Фиону толстуха обняла ее за плечи, затем прижала к своему громадному бюсту — у Натали язык не повернулся назвать это грудью. С ними был мужчина, который вел очень популярную телевизионную программу об анорексии; он пел церковные гимны довольно приятным баритоном. Натали не принесла цветов. Она и так чувствовала себя виноватой, а теперь, увидев, как мало тут венков, совсем расстроилась. Те, что лежали на мощеном дворике у крематория, были сплетены в основном из гербер, лилий и лютиков, и Натали подумала, как за последние десять лет изменились цветы, которые продают в Британии. Раньше это были бы гвоздики и розы. Карточка на самом большом венке гласила: «В память о моем дорогом и любимом Джеффе. Твоя Фиона». Рядом лежал букет белых гвоздик, так плотно упакованный, что напоминал большой пакет леденцов «Поло». Карточка от отца и Берил — «Светлая память». Ничего от вдовы. И больше никого из бывших подруг.