Призрак дома на холме
Шрифт:
— Что-то вы бледная.
— Мне, наверное, надо было давно лечь, — ответила Элинор. — Я еще никогда не проводила столько времени за рулем.
— Бренди поможет вам скорее уснуть. И вам, — добавил Люк, обращаясь к Теодориному затылку.
— Спасибо, — холодно проговорила Теодора, не оборачиваясь. — Я всегда легко засыпаю.
Люк понимающе ухмыльнулся Элинор. Тут дверь открылась, и вошел доктор.
— Чего только не померещится, — посетовал тот, ставя доску на стол. — Ну и дом!
— Что-нибудь произошло? — спросила Элинор.
Доктор мотнул головой.
— Наверное, нам надо договориться не ходить по дому в одиночку, — сказал он.
— Что случилось? — настаивала Элинор.
— Просто воображение шалит… Ну что, попробуем за этим столом, Люк?
— Какие восхитительные старые шахматы, — сказал Люк. — Удивляюсь, что младшая сестра их проглядела.
— Вот что я вам доложу, — объявил доктор. — Если младшая сестра и впрямь проникала сюда по ночам, то у нее были железные нервы. Он за вами следит. Дом то есть. Следит за каждым вашим шагом… Разумеется, все это шутки моего воображения.
Лицо Теодоры в свете камина по-прежнему было надутым и обиженным; а она любит внимание, внезапно поняла Элинор и, не раздумывая, пересела к ней. За спиной слышался стук расставляемых на доске фигур и негромкие голоса примеряющихся друг к другу Люка и доктора, в камине плясали язычки пламени и потрескивали угли. С минуту Элинор ждала, что Теодора заговорит, потом спросила ласково:
— По-прежнему трудно поверить, что ты здесь?
— Я не знала, что тут окажется так скучно, — сказала Теодора.
— Утром у нас будет много дел, — ответила Элинор.
— Дома были бы люди, разговоры, веселье, смех, суета…
— Наверное, я в этом не нуждаюсь, — сказала Элинор, почти оправдываясь. — Я не привыкла веселиться. Сидела с мамой. А когда она засыпала, я раскладывала пасьянс или слушала радио. Читать не могла совсем, потому что каждый вечер часа два читала ей вслух. Любовные романы.
И она слегка улыбнулась, глядя в огонь. Однако ведь это не все, подумала она удивленно, это не объясняет, каково мне было, даже если бы я хотела объяснить. Так зачем я рассказываю?
— Я ужасно гадкая, да? — Теодора быстро пересела лицом к Элинор и положила ладонь ей на руку. — Сижу и ворчу, что меня никто не развлекает. Я страшная эгоистка. Расскажи мне, какая я плохая.
Ее глаза в свете камина вспыхнули от удовольствия.
— Ты чудовище, — послушно сказала Элинор. Ей было неприятно, что ладонь Теодоры лежит на ее руке — она вообще не любила прикосновений. Однако именно так Теодора выражала раскаяние, сочувствие или приязнь. У меня хоть ногти чистые? — подумала Элинор и легонько отодвинула руку.
— Я чудовище, — заявила Теодора — к ней снова вернулось хорошее настроение. — Я чудовище, свинья и абсолютно невыносима. Ну вот. А теперь расскажи о себе.
— Я чудовище, свинья и абсолютно невыносима.
Теодора рассмеялась.
— Не дразни меня. Ты милая, добрая и всем нравишься. Люк влюбился в тебя по уши, и я ревную. Теперь я хочу знать про тебя все. Ты правда много лет ухаживала за матерью?
— Да, — сказала Элинор. Ногти у нее и впрямь были грязные, а руки — уродливые, и люди часто шутят насчет влюбленностей, потому что иногда это смешно. — Одиннадцать лет, пока она не умерла три месяца назад.
— Ты горевала? Сказать тебе, что я соболезную?
— Нет. Она была несчастлива.
— И ты тоже?
— И я тоже.
— И что потом? Что ты сделала, когда освободилась?
— Я продала дом, — сказала Элинор. — Мы с сестрой взяли кое-что из вещей, что захотели. Там и выбирать-то было не из чего — всякие мелочи, которые сберегла мать. Отцовские часы, старые украшения. Не как у сестер из Хилл-хауса.
— А все остальное продала?
— Все. Как только смогла.
— И тут же ударилась в безумный разгул, который и привел тебя в Хилл-хаус.
— Не совсем, — рассмеялась Элинор.
— Но столько лет растрачено впустую! Отправилась ли ты в круиз искать блестящих кавалеров, накупила ли себе нарядов?
— Увы, — сухо ответила Элинор, — денег получилось не так и много. Моя сестра положила свою долю в банк на образование дочери. Я действительно купила какую-то одежду, чтобы поехать в Хилл-хаус.
Люди любят отвечать на вопросы о себе, подумала она. Какое странное удовольствие! Сейчас я отвечу на что угодно.
— А что будешь делать, когда вернешься? У тебя есть работа?
— Пока нет. Не знаю, чем займусь.
— А вот я знаю. — Теодора блаженно потянулась. — Включу весь свет в нашей квартире и буду блаженствовать.
— Какая у тебя квартира?
Теодора пожала плечами.
— Чудесная. Мы сами сделали ремонт. Одна большая комната и две маленькие, уютная кухонька — мы покрасили ее в красный и белый цвета и натащили кучу старой мебели с барахолки. Столике мраморной столешницей — просто чудо. Нам нравится выискивать старые вещи.
— Ты замужем? — спросила Элинор.
Наступила пауза, потом Теодора коротко рассмеялась.
— Нет.
— Прости, — сказала Элинор, ужасно смущенная. — Я не хотела лезть не в свои дела.
— Ты смешная. — Теодора пальцем тронула щеку Элинор. У меня морщинки в углах глаз, подумала та и отвернулась от света.
— Расскажи мне, где ты живешь, — попросила Теодора.
Элинор посмотрела на свои уродливые руки. Это нечестно, подумала она, нам вполне по средствам было бы нанять прачку. У меня ужасные руки.
— У меня маленькая квартирка, — медленно начала она. — Наверняка меньше, чем у тебя, и я живу в ней одна. Я еще не закончила ее обставлять. Покупаю вещи по одной, потому что хочу устроить все, как задумала. Белые занавески. Я несколько недель искала маленьких каменных львов на каминную полку — теперь они стоят по ее углам. У меня есть белая кошка, книги, пластинки и репродукции. Все должно быть в точности, как я хочу, ведь это только для меня. Когда-то у меня была синяя чашка со звездами внутри — заглядываешь в чашку с чаем, а она полна звезд. Я хочу такую.