Призрак Проститутки
Шрифт:
Все это, мягко говоря, было мелкой импровизацией пионерской поры. Сейчас же, в восьмидесятых, из сплетен, передаваемых сверхшепотком, возникал вопрос: неужели мы действительно соорудили «Венерину мухоловку» на зависть ФБР? Или же это было весьма шаткое предположение? Отсюда вытекал вопрос, остался ли Дикс Батлер лояльным сыном нашего амбара. Он вполне мог заключить отдельные соглашения с ФБР и (или) с Военной разведкой. Или же с английской, французской и германской разведками, если им это по карману.
Я протянул руку к блокноту.
«А Проститутка ездил в Тимьянный холм?»
«При случае».
«А ты знаешь, чем он там занимался?»
«Нет».
— Выходит — ноль? — громко произнес я.
— Ну, Гарри, ты, наверно, придаешь этому слишком большое значение. Многие туда ездили. И поездка в воскресенье днем — это не то что в субботу вечером.
Мне не хотелось задавать следующий вопрос, но потребность узнать ответ пересилила гордость. Я взял блокнот.
«А Киттредж сопровождала Проститутку?»
Розен посмотрел на меня. И кивнул.
— Сколько раз? — спросил я.
Розен поднял руку с растопыренными пальцами. «Пять раз», — говорили его пальцы. Он с состраданием смотрел на меня. Я не знал, должен ли чувствовать себя оскорбленным или признать, что изрядно ранен, и принять его сочувствие. Меня словно бы вернули назад, к моей первой драке летом в Мэне с двоюродным братом, который был на два года старше меня — ему было одиннадцать — и намного меня крупнее. Он так саданул меня по носу, что на моем внутреннем небосводе вспыхнула звезда и прокатилась из конца в конец; проделав этот путь, звезда нарушила мое равновесие, и я рухнул на одно колено. Капли крови, тяжелые, как серебряные монеты, потекли из моего носа на землю. Воспоминание об этом добавило к новой боли старую. Мне необходимо было увидеть Киттредж.
Однако, когда я поднялся на ноги, вид у Розена стал такой несчастный. Это мне, наверно, и требовалось. Ирония — это арматура, помогающая человеку стоять прямо, когда внутри у него все рушится. Я тотчас ухватился за иронию ситуации: Розен, раньше хотевший, чтобы я сходил за Киттредж, сейчас не в силах был остаться один. Я увидел в его глазах страх.
Я написал в блокноте: «Ты ожидаешь, что Дикс Батлер явится сегодня сюда?»
— Я не могу быть в этом уверен, — с трудом произнес он. «А твоей троицы будет достаточно?»
— Я и в этом не могу быть уверен.
Я кивнул. И указал наверх.
— Я бы хотел, чтоб ты был неподалеку, — сказал Рид Розен. «Если Киттредж прилично себя чувствует, я спущусь вместе с ней».
— Пожалуйста.
Я оставил его у камина, поднялся по лестнице к нашей спальне и достал свой ключ. Однако, когда я дотронулся до ручки, она легко повернулась, а потому я не слишком удивился, не обнаружив Киттредж ни в постели, ни в спальне вообще.
Омега-12
Глядя на продолговатую вмятину, оставленную ею на покрывале, я уже знал, где она. Однажды Киттредж безумно меня напугала, признавшись, что порой посещает Бункер.
«Я ненавижу это место», — сказал я.
«А я — нет: когда я одна в доме и у меня возникает мысль, можно ли чувствовать себя более одинокой, я спускаюсь туда», — сказала она.
«Скажи — почему?»
«Раньше я очень боялась этого дома. Но теперь больше не боюсь. Когда я спускаюсь в Бункер, у меня возникает чувство, словно я нахожусь в центре одиночества, словно посреди этих бескрайних морей все-таки есть кусочек суши. И потом, когда я поднимаюсь оттуда, Гарри, остальной дом уже не кажется мне таким пустынным».
«И тебя ничто там не тревожит?»
«Ну, если бы я себя распустила, — сказала Киттредж, — я бы, наверно, услышала позвякивание цепей Огастаса Фарра, но, нет, Гарри, я не чувствую там дыхания мести».
«Ты, право же, такая славная», — сказал я.
Сейчас я был вынужден напомнить себе, как я был близок в ту ночь к тому, чтобы снести ее вниз, в Бункер. И я внезапно увидел себя — это был один из тех редких случаев, когда, глядя в зеркало, забываешь о лояльности к себе и выносишь мгновенное, жесткое суждение об отражении в стекле, понимая лишь в следующую секунду, что отрицательно судишь о собственном лице. Пьяный, несчастный, опустошенный, словно пустая бутыль из тыквы, я слушал тишину, где заседают невидимые судьи.
В ночи раздался крик какого-то зверя. Это не было обычным звуком. Я не мог бы сказать, насколько издалека он донесся, но уху моему показалось, что это взвыл одинокий волк. В этих краях есть несколько волков. Вой повторился. Сейчас он был полон страдания и ужаса, словно выл раненый медведь. А медведей поблизости тут нет. Крик этот, очевидно, породило смятение, в котором я пребывал.
Двадцать один год назад на грунтовой дороге, ведущей от шоссе к находящемуся за домом берегу, в зарослях недалеко от дома Гилли Батлера, был найден наполовину обглоданный труп бродяги. Мне говорили, то, что осталось от его губ, искажала жуткая гримаса страха. Можно ли поставить знак равенства между только что услышанным мною воем и молчанием изуродованного бродяги? Кто может это знать? Двадцать один год назад — значит, дело происходило ранней весной 1962 года, когда некоторые из нас были заняты подысканием самолета, который мог бы обрызгать ядом кубинские сахарные плантации. Был ли хоть один год в моей трудовой жизни, когда я не душил бы в себе крик?
Я стоял в нашей пустой спальне, и в мыслях моих возник образ Деймона Батлера, давно умершего родственника Гилли Батлера, Деймона Батлера, первого помощника капитана у Огастаса Фарра, умершего два с половиной века тому назад. Он неожиданно явился мне не в виде призрака или голоса — я словно стал им, и на секунду мне показалось, что он вселился в меня: я увидел то, что видел он.
Я делал невероятные усилия, чтобы ничего не видеть. Я стоял посреди спальни и пытался — да, я говорю, что делал невероятные усилия, хотя не сдвигался с места — самым отчаянным образом пытался прийти к выводу, что представшее мне видение не плод моего воображения, и не дар, и не что-то мне навязанное, а просто запоздалый результат тех часов, которые я провел десять лет назад в библиотеке Бар-Харбора, читая судовой журнал Деймона Батлера, почтенный экспонат среди сокровищ местной библиотеки. Вот я и старался себе внушить, что представшее мне видение возникло из бумаг первого помощника капитана: накладных фрахта, договоров о разграничении мест рыбной ловли, перечня шлюпов для продажи. Кровавым объяснением существования журнала Батлера была казнь французского командира, при которой я сейчас присутствовал. Просто до сих пор я не разрешал себе об этом думать. Сколько же всего хранит память! Все вдруг прихлынуло. Так раздается стук в дверь — и дверь распахивается.
Корабль у французского командира отняли, людей его перебили и сорвали с него мундир. Голый, со связанными руками, он тем не менее плюнул в лицо тому, кто захватил его в плен. В ответ Фарр поднял свою абордажную саблю. Она была острая. И голова командира полетела, как кочан капусты. Так же гулко, как кочан капусты, она стукнулась о палубу, повествует Деймон. Другие члены команды клялись, что тело с шеей, из которой хлестала кровь, попыталось приподняться и стать на колени, и тогда Фарр в ярости ударом ноги уложил его. Тело распласталось на палубе, а ноги продолжали дергаться. И голова, лежа на боку, продолжала двигать губами. Все были едины: рот шевелился. Более того, добавляет Деймон Батлер, он слышал, как из окровавленных губ вылетели слова. И обращены они были к Фарру: «Si tu no veneris ad me, ego veniam as te!»