Призрак уходит
Шрифт:
Говорить о моих изменившихся планах было теперь не время. Следовало дождаться приезда Билли. Вдруг он сочтет, что мое жилище им не подходит? Тогда все решится само, без проблем.
— А я-то думал, что и вы поедете. В особенности сейчас, когда вам так не по себе.
— Не могу бросить работу над рассказом, — сказала она, но я не поверил, что это было причиной. Причиной был Климан. Переезд в Массачусетс — ее затея, так не ей ли решать, годится им или нет предлагаемый дом. Но она все-таки осталась. Ради встречи с Климаном.
— А как вам теперь Америка? В первый день второго пришествия? — спросила она.
— Боль постепенно отступит, — ответил я.
— Но Буш не отступит. И Чейни. И Рамсфельд. И эта Райе. Война не отступит. И их заносчивость — тоже. Ввязались в бездарную и бессмысленную войну.
— Опасность, что вас взорвут в моем доме практически нулевая, — возразил я, хоть минуту назад намеревался аннулировать соглашение, дающее ей возможность обрести желанное убежище. Но заканчивать разговор не хотелось. Ей было вовсе не обязательно говорить что-то зазывное или провоцирующее. Сам звук ее голоса дарил мне удовольствие, которого я не имел годами.
— Я повидался с вашим другом, — начал я.
— И привели моего друга в полную растерянность.
— Откуда вам известно? Мы же только что расстались.
— Он позвонил мне из парка.
— Ребенком на пляже я видел гибель в море опытного пловца. Никто не понимал, что он в беде, пока не стало уже слишком поздно. Имей он при себе мобильник, мог бы, как Климан, просить помощи, едва обнаружив, что волны относят его от берега.
— Что вы имеете против Климана? Почему так стараетесь принизить его? Разве вы о нем что-нибудь знаете? — спросила Джейми. — Он ведь благоговеет перед вами, мистер Цукерман.
— Честно скажу, у меня создалось обратное впечатление.
— Для него было очень важно встретиться с вами. Вся его жизнь сейчас полна Лоноффом. Он хочет возродить славу великого — по его мнению — писателя, чье творчество оказалось в забвении.
— Вопрос в том, как именно возродить.
— Ричард — серьезный человек.
— А почему вы взяли на себя роль его адвоката?
— Потому что я его знаю.
Я постарался изгнать из воображения картинки, иллюстрирующие причины ее заступничества за серьезного человека, который был ее бойфрендом в колледже и с которым (весьма возможно) она сохранила интимные отношения даже и после брака с преданным Билли… в данный момент отсутствующим и находящимся в ста милях от Нью-Йорка, в то время как его жена страдает из-за переизбрания Буша в пустоте их квартиры, наискосок от маленькой церковки.
Лучшим финальным аккордом для завершения глупости, на которую я решился, приехав в Нью-Йорк, — а потом и надумав остаться тут на год, — будет попытка увидеться с ней, пока Билли еще не вернулся.
— И, значит, про скандал вы тоже знаете.
— Какой скандал?
— Связанный с Лоноффом. Разве Климан вам не рассказывал?
— Конечно нет.
— Думаю, что «конечно да». Уж вам-то он хвастался тем, что известно ему одному, и теми плодами, которые принесет это знание.
На этот раз она не стала отрицать.
— Итак, вам известна вся эта история, — сказал я.
— Если вы не хотели услышать ее от Ричарда, то почему хотите услышать от меня?
— Не возражаете, если я к вам зайду?
— Когда?
— Прямо сейчас.
Повергнув меня в изумление, она спокойно ответила:
— Если хотите.
Я начал укладывать вещи — необходимо было подготовиться к отъезду из Нью-Йорка. Старался думать о том, чем займусь дома в ближайшие недели, как вздохну с облегчением, вернувшись к привычному ритму и отказавшись от дальнейших медицинских процедур. Никогда больше не допущу положения, при котором невыносимо болезненное желание восстановить свою полноценность будет определять любые мои шаги. Уложив вещи, я пошел в сторону Семьдесят первой улицы и сразу же оказался во власти безумного вожделения, явно не безобидного для мужчины, у которого между ног не прежний, нормально функционирующий половой член, сфинктер которого исправно контролирует работу мочевого пузыря, а всего лишь огрызок дряблой плоти. Некогда крепкий детородный орган напоминал теперь конец трубы, болтающийся где-то на краю поля, бессмысленную трубку, периодически выбрасывающую и разбрызгивающую вокруг воду, пока кто-то не догадается завернуть кран и перекрыть эту чертову струйку.
Перед
— Жаль, что Билли сегодня не с вами, — сказал я. — Трудно справляться в одиночку с таким тяжелым разочарованием.
— А мы так надеялись на победу, — вздохнула она, беспомощно пожимая плечами.
Пока я шел к ней, она сварила нам кофе, и теперь мы сидели друг против друга возле окна в черных кожаных парных имсовских креслах и молча прихлебывали из чашек. Молчание подчеркивало неуверенность. Подчеркивало непредсказуемость. Маскировало стеснение. Во время прежних визитов я не заметил, что в их квартире живут две кошки, и теперь углядел их, только когда одна бесшумно вспрыгнула к Джейми на колени и та принялась мягко ее поглаживать, предоставляя мне возможность наблюдать за ними и молчать. Невесть откуда появившаяся вторая сразу же стала тереться о босые ноги Джейми и вызвала (во мне) приятное ощущение, будто мурлыкает не она, а сами лодыжки. Одна была длинношерстная, другая — короткошерстная, и это не могло не изумить. Ведь именно такими стали бы котята, которых подарил мне Ларри Холлис, не расстанься я с ними по истечении трех дней.
В линялой голубой футболке и потертых мешковатых серых брюках, она, как и прежде, поражала своей красотой. А мы были одни, и я не только не ощущал себя человеком, способным вызвать благоговение, но и вообще утратил всякий статус, чувствуя лишь ее власть надо мной, странным образом усиленную тем, что сама она выглядела абсолютно раздавленной поражением Керри и пугающей зыбкостью, которую оно породило.
Теперь — в духе тех необъяснимых колебаний, что отмечали все мое поведение в Нью-Йорке, — я задавался вопросом, почему, собственно, так волнуюсь из-за биографии Лоноффа. Побывав у него в 1956-м, я уже больше никогда его не видел; письмо, которое я отправил, вернувшись к себе, так и осталось без ответа, что на корню зарубило, может, и теплившуюся надежду стать кем-то вроде ученика этого мастера. Я не нес никакой ответственности ни за какую биографию или биографа ни перед Э. И. Лоноффом, ни перед его наследниками. Только случайная встреча с Эми Беллет — и, прежде всего, то, что я увидел ее такой хрупкой и изуродованной, уже почти чужой своему телу, — а потом покупка его книг и перечитывание их в отеле заставили меня так среагировать на Климана, с его намеками на страшный «секрет» Лоноффа. Если бы Климан был мне неизвестен и я, сидя дома, вдруг получил письмо от него, пытающегося втянуть меня в свои дела, то попросту не стал бы отвечать и, уж конечно, не грозил бы стереть его в порошок, посмей он не отказаться от своих замыслов. Действуя в одиночку, Климан вряд ли осуществит свой грандиозный проект, и, возможно, как раз мои яростные протесты, а не литературные агенты или издатели подтолкнули его к активным действиям. И вот я сижу здесь с Джейми и наконец нарушаю молчание вопросом:
— Но с кем я имею дело? Объясните, кто этот молодой человек?
— Что именно вы хотели бы знать? — осторожно спрашивает она.
— Почему он решил, что справится с этой работой? Как давно вы знакомы?
— С его восемнадцати лет. Его первого курса. Уже десять лет.
— Откуда он?
— Из Лос-Анджелеса. Отец — юрист. Занимается правовыми аспектами индустрии развлечений, известен зашкаливающей напористостью. Мать совершенно другая. Преподает в Университете Южной Калифорнии, если не ошибаюсь, египтолог. Каждое утро два часа медитирует. Говорит, что в удачные дни к концу медитации перед глазами плавает зеленый шарик света.
— Как вы с ней познакомились?
— Разумеется, через Ричарда. Приезжая в Нью-Йорк, они всегда устраивали ужин для его друзей. А когда приезжали мои родители, он всегда ужинал где-нибудь с нами.
— Итак, он вырос в интеллигентном доме.
— Точнее, с упрямым, напористым отцом и спокойной, интеллигентной матерью. Он способный. Очень способный. Проницательный. Напористость в нем тоже есть, что, вероятно, вас и отпугнуло. Но он очень не глуп. И нет причин опасаться, что он не сумеет справиться с книгой, — кроме той общей причины, что может помешать всякому.