Призрак в кривом зеркале

Михалкова Елена Ивановна

– Чуть больше недели назад… – повторил он медленно. – А первый раз на тебя напали… Точно! Все совпадает.

– Что совпадает? Объясни мне!

Илюшин открыл рот, но тут в комнате громко зазвонил телефон. Ксеня от неожиданности вздрогнула, затем схватила трубку.

– Алло! Да, это я…

Макар, присев на кровать возле кота, не слушал ее разговор. Версия, вспыхнувшая в его голове, объясняла почти все случившееся, но для подтверждения ее Илюшину катастрофически не хватало фактов. Однако в нем в полный голос заговорила интуиция, а вслед за ней появилось убеждение, что его

в очередной раз хитроумно провели. Версия была странной – более того, она была дикой, но узел связывался прочный и так же легко развязывался, стоило только представить, что…

Вскочив, Илюшин схватил со стола лист бумаги, карандаш и, не обращая внимания на что-то спрашивавшую у телефонного собеседника Ксеню, принялся набрасывать на листе человечков, соединяя их стрелками. Следом на рисунке появилась река, по берегам которой из сугробов выглядывали искривленные лица, над рекой возник дом, а возле дома – дерево, на ветках которого висели маленькие фигурки, похожие на кукол. Все линии сходились возле одного человечка, рядом с которым была нарисована условная собака.

Закончив, Макар некоторое время смотрел на лист бумаги, понимая, что рисунок сложился. Затем ударил карандашом в одну из точек, и карандаш, проткнув бумагу насквозь, вышел с обратной стороны.

«Значит, вот как все было…»

– Макар, – позвала Ксеня, закончив разговор. – Макар, ты не поверишь!

Илюшин обернулся, мысленно оставаясь с нарисованными им персонажами, которые крутились вокруг дома, плыли в реке, висели на ветках деревьев, но в одной-единственной точке их судьбы завязывались вместе, превращаясь в черное пятно.

– Что?

– Звонили из милиции. Кажется, они нашли человека, который на меня напал.

Илюшин вскочил.

– Как?!

– Следователь говорит, мальчишка играл на свалке и нашел биту. Он притащил ее домой, похвастался родным, а у него родной дядя работает оперативником в Ленинском районе и слышал о нападении на меня. Он принес биту в отделение, и с нее сняли отпечатки пальцев. Исключили мальчика, его родных, и остались отпечатки пальцев какого-то депутата…

– Да, – без выражения сказал Макар. – По фамилии Рыжов.

Ксеня замолчала.

– Ты слышал наш разговор? – с недоверчивым изумлением спросила она наконец.

Илюшин покачал головой.

– Рассказывай дальше.

– Рыжов… – повторила Ксения. – Его отпечатки были в картотеке, потому что он много лет назад проходил по какому-то делу. Когда ему показали биту, он сказал, что ее возит в машине его водитель. Рыжов перекладывал ее с места на место, когда она попадалась ему под ноги и мешала, отсюда и отпечатки пальцев. Водителя зовут Дмитрий Перелесков. Я никогда не слышала этого имени.

– Ты и не должна была его слышать.

Илюшин еле сдержался, чтобы не выругаться.

– Все сходится! Черт возьми, нужно же было оказаться таким самоуверенным болваном…

– Объясни мне, что сходится!

– Потом. Чуть позже.

Макар наклонился и поцеловал ее.

– Я доеду с тобой до отделения, а потом уйду – мне нужно кое-что закончить. После этого, надеюсь, смогу ответить на все твои вопросы.

Он

шел по улице, растопырившей навстречу ему из палисадников длинные руки с листьями – зелеными, влажными, просвечивающими на солнце, роняющими на асфальт бегущие тени, – и скользил по листьям рассеянным взглядом. Зеленый, ярко-зеленый, изумрудный, оливковый, густой до синевы, светло-зеленый, переходящий в нежную желтизну к кончику листа… Макар заставлял себя обозначать оттенки, потому что мысли его постоянно возвращались к одному и тому же воспоминанию, и он изо всех сил пытался от него отвлечься.

Но воспоминание никуда не уходило. Самое плохое было не в нем, а в том, что Илюшин почти успешно обманул самого себя, сказав, что нашел убедительное объяснение произошедшему. Но за последний час объяснение растворилось, как будто Макар ничего и не находил, и он остался один на один с крайне неприятным для себя фактом. Который заключался в том, что Илюшин себе соврал и сам знал об этом.

Он остановился возле двухэтажного оштукатуренного дома, у подъезда которого стоял детский велосипед – старый, с рулем, обмотанным синей изолентой, – и сел на скамейку, припавшую на одну деревянную ногу. Нужно было привести мысли в порядок.

«Я себя обманул».

Кусты в палисаднике качали ветками на ветру, шелестели листьями: зеленый, светло-зеленый, густо-зеленый… Илюшин тряхнул головой, прогоняя наваждение: он стоит перед зеркалом, в котором отражается женское лицо – худое, бледное, с искусанными покрасневшими губами. Несчастное. Умоляющее. С огромными глазами, в которых плещется темнота.

«Я убедил себя в том, в чем мне хотелось себя убедить».

Голоса, голоса, голоса… Разные, как листья, но повторяющие, каждый на свой лад, почти одно и то же. «Она спустилась к реке и утопилась». – «У нее остался ребенок, девочка». – «Похожа на драную кошку». – «Наверное, она была очень несчастна, но мы не могли этого понять». – «Мы с ним любили одну женщину».

Макар зажмурился, но воспоминание не только не исчезло – стало еще отчетливее. Вот он оборачивается – а за его спиной никого нет. Свет фонарика слепо тычется в другие зеркала, в шкафы с полированными поверхностями, и в каждой поверхности тает, убегая прочь от света, белое лицо со взглядом, который молит о помощи.

«Это было единственным, чему не нашлось объяснения. Единственным. Но мне было удобно подвести одну причину под все явления, и я ее подвел, загородившись детьми Шестаковой, как ширмой».

Одинокая женщина жила в комнате, в которой потом заколотили ставни намертво, чтобы ни один луч света не проник внутрь. Одинокая женщина родила себе ребенка и перестала быть одинокой – теперь с ней был крошечный детеныш, которого она назвала Соней, и девочка с верхнего этажа прибегала посмотреть на детеныша, а заодно похвастаться новой куклой. Женщина смотрела на девочку с куклой и представляла, что ее дочь будет расти и они будут вместе придумывать игрушки, и вместе играть в них, и, может быть, еще будут счастливы. А пока мела улицы днем, шила по ночам и называла девочку с верхнего этажа ласковыми именами, потому что любила детей и любила эту малышку.