Призрак в кривом зеркале
Шрифт:
– Нет, это ради нормальной жизни! Ради того, чтобы избавиться от нашей коммуналки, поселиться отдельно! Как ты не понимаешь, мама, – мы уже взрослые!
– Нормальная жизнь – это быть на вашем содержании? «Взрослые»? Да вы взрослые ничтожества! Как вы смели?! Лжецы!
– Не кричи на меня!
– Если бы ты хоть немного прислушивалась к нам, мама, ничего бы не произошло!
– Господи, не ссорьтесь, умоляю вас!
– А ты вообще не вмешивайся!
– Не оскорбляй свою сестру!
Макар тихо встал и пошел к выходу. На его уход никто не обратил внимания – за его спиной кричали, визжали, обвиняли друг друга и
Глава 11
Яков Матвеевич обошел ранним утром район, притворяясь перед самим собой, будто он просто гуляет, проветривая голову после мучившей его бессонницы. Он заглянул в чужие дворы, посвистел возле пруда, прислушиваясь, не раздастся ли шорох в кустах, и медленно побрел обратно, щурясь от яркого солнечного света.
Вернувшись, старик опустился на холодное крыльцо и некоторое время сидел, бессмысленно глядя на ползущую по тропинке гусеницу. Даже мысль о внуках, которой обычно он себя успокаивал, сегодня не оказала на него никакого воздействия – вслед за нею пришла тревога за дочь, а там потянулось и воспоминание о том, как она чуть не разрушила собственную семью из-за глупой интрижки…
«Надо успокоиться», – подумал Афанасьев, отводя взгляд от гусеницы – ее судорожные рывки отчего-то лишили его остатков душевного равновесия. Яков Матвеевич сосредоточился, соединил вместе подушечки мизинцев, а затем, представив все так, как его учили, закончил упражнение и начал снова, ощущая, что дышать становится легче.
Илюшин вышел из дома и поежился, чувствуя, как утренний ветер насквозь продувает рубашку. Улица вокруг него была напоена сонной тишиной, нарушаемой только доносившимися из окна столовой выкриками Шестаковых. Макар поморщился, сбежал с крыльца и пошел прочь, раздумывая о том, где бы поскорее снять комнату. Оставаться у Эльвиры Леоновны он больше не собирался.
Проходя мимо дома старика Афанасьева, Илюшин замедлил шаг возле куста сирени, а затем и вовсе остановился, приглядываясь к хозяину, сидевшему на крыльце. Яков Матвеевич делал что-то странное: последовательно соединял пальцы «домиком», держа руки перед собой, и, кажется, что-то бормотал себе под нос. Макар некоторое время удивленно наблюдал за ним, а затем подошел к калитке и окликнул хозяина.
Афанасьев его не услышал, весь погруженный в свое странное действо, и тогда Илюшин постучал по перекладине забора.
– Яков Матвеевич! – крикнул он. – У вас все в порядке?
Старик вздрогнул, будто просыпаясь, поднял голову, узнал Макара и кивнул, показывая, что тревожиться не о чем. Он сделал рукой непонятный жест, который можно было истолковать двояко: и как предложение заходить, и как просьбу оставить его в покое и убираться. Поколебавшись секунду, Илюшин решил, что ему подходит первая трактовка, и открыл калитку.
Он приближался к Афанасьеву, не в силах отвести взгляд от соединенных вместе морщинистых пальцев и пытаясь понять, что же его так зацепило. Взгляд старика, направленный на него, был отсутствующим, словно Яков Матвеевич думал о чем-то своем и никак не мог переключиться на пришедшего. Он едва кивнул Илюшину, но пальцы не расцепил.
– Что вы делаете? – спросил Макар, поздоровавшись,
Старик усмехнулся, покачал головой.
– Не совсем. Сказать честно, это ерунда, детская забава… Но мне помогает. Один врач когда-то показал, как можно легко успокоиться. Я тогда посмеялся, а потом сделал пару раз – смотрю, а оно и вправду действует.
– Что действует?
– Да заговор этот. Могу и тебя научить – вдруг пригодится на будущее.
Илюшин сел на ступеньку и выжидательно посмотрел на Якова Матвеевича.
– Прежде чем валерьянку пить и таблетки глотать, – начал старик, – нужно сделать вот что: сначала соединяешь кончики мизинцев, затем – безымянных, потом – средних, указательных и больших пальцев. Только очень внимательно, ни на что не отвлекаясь. В этом упражнении, как доктор мне сказал, самое главное – ни на что не отвлекаться. Ну и кое-что говорить про себя.
– Что говорить?
Илюшину показалось, что старик смутился.
– Э-э-э… да глупости говорить, в общем. Стишок один, вроде как для малышей.
– Какой?
Макару стало смешно – не столько от «стишка для малышей», сколько от того, что Якову Матвеевичу явно стало неловко повторять чепуху.
– Не стишок даже – так, строчки. В общем, говоришь вот что…
Старик решился и прочитал вслух, соединяя пальцы поочередно на каждой новой строчке:
Кошка мурлыкает,Птица чирикает,Старик идет,Поле цветет,Течет река…Он расцепил пальцы, покрутил перед лицом Макара руками:
– А затем добавляешь последнюю строчку, и на каждый слог пальцы снова соединяешь, но уже наоборот – от большого к мизинцу. А последняя строчка – «Над ней облака». Понял?
Илюшин рассмеялся и повторил:
– Кошка мурлыкает, птица чирикает, старик идет, поле цветет, течет река – над ней облака. Яков Матвеевич, это почти шедевр. В вашем докторе умер поэт.
– Вот ты шутишь, – строго сказал Афанасьев, – а способ-то, между прочим, очень даже хороший. Тут самое главное не стихи читать, а под каждую строчку представлять: вот кошка мурлыкает – соедини мизинцы и представь, как она на крылечке сидит и мурчит. Вот птица чирикает – следующие пальцы сведи вместе и вообрази воробья на ветке. Понял? Все, что говоришь, воображай! На моем поле, скажем, маки цветут, а на твоем будут ромашки. И облака тоже нужно представить, когда в обратную сторону по пальцам идешь. А доктора моего не ругай – скептиками-то мы все можем быть, а он мне тогда помог, и до сих пор я его добрым словом вспоминаю. Бывает, забеспокоишься о чем-то, испугаешься, всю эту галиматью про себя повторишь – глядишь, валерьянка-то уже и не требуется.
Яков Матвеевич увидел, что улыбка медленно сползает с лица гостя. Уставившись на ступеньку, на которой дрожал солнечный зайчик, Илюшин мысленно перенесся в другое утро, когда молодая женщина в перепачканном плаще сидела напротив него, методично соединяя пальцы, а он несколько раздраженно наблюдал за ней. «Не обращайте внимания, я пытаюсь прийти в себя. Это… такой набор, для релаксации. Противное слово – релаксация, но ничего лучше не придумывается».
– И кто же вас научил этому нехитрому способу? – медленно проговорил Макар.