Призрак в кривом зеркале
Шрифт:
– Ближайшее – это сколько? – полюбопытствовал Илюшин.
Ксеня вытянула губы трубочкой, принялась загибать пальцы.
– Ближайшее время – это десять лет. Ну, плюс-минус два года.
Он рассмеялся, встал и подошел к ней, радуясь, что она так мило свела все к шутке.
– Извини, – в голосе его звучало искреннее сожаление. – Больше чем на пять не могу согласиться.
Когда он оставил за спиной ее дом, длинные тени от травы падали на дорогу. С остановки возвращались
– Серега, я возвращаюсь завтра утром, – сообщил он. – Все истории – при встрече.
– Билет уже купил?
– Еще нет. Сейчас поеду на вокзал.
Однако сел Макар на автобус, идущий не в центр, а на окраину – в сторону того района, где стоял дом Шестаковых.
Ему хотелось кое с кем попрощаться.
– Значит, говоришь, Эдик пытался сбежать, – пробурчал Яков Матвеевич.
Илюшин кивнул, поправил сумку на плече.
– Дьяволово отродье! А ты, значит, ушел…
Макар снова кивнул, переступил с ноги на ногу. Внизу завозились и заворчали, и он страдальчески закатил глаза – Афанасьев уже двадцать минут мучил его одними и теми же вопросами, а собака таскалась за ним по пятам и упорно ложилась отвислым пузом на кроссовки Макара.
– А ты тут голос не подавай! – прикрикнул на собаку Афанасьев. – Ишь, взяла волю…
Он присел на корточки, и Макар тоже вынужден был сесть. Старик почесал собаку за ухом, и та с готовностью перевалилась на спину, демонстрируя живот, задышала, умильно поглядывая на хозяина, вывалила язык на сторону.
– Похудела, пока шлялась. И жарко ей. Может, конуру в теньке поставить… – размышлял Афанасьев, гладя ей пузо.
– Как вы ее назвали, Яков Матвеевич?
– Дурой, вот как! Чего смеешься? Кто же она, как не дура, если ее пацанята на веревку привязали возле своего дома, а она даже убежать не смогла! Хорошо хоть, я ее разыскал – а не то так бы и сидела на веревке, одуванчики сторожила.
Он поднялся, кряхтя, указал на сумку.
– Поехал ты, что ли?
– Угу. Пора возвращаться.
– Ну… Хорошей дороги тебе.
По лицу Афанасьева Илюшин видел, что старику хочется что-то сказать, но он колеблется, пытается – и не может подобрать слова.
– И вам спасибо, Яков Матвеевич, – искренне сказал Макар, отвечая на невысказанное им. – Берегите себя.
Он закинул сумку на плечо, пожал протянутую морщинистую руку и пошел к калитке. В голове его вертелась мысль о том, что он хотел что-то спросить у старика, что-то несерьезное – совершеннейшую мелочь, которая не имела никакого значения, а лишь должна была удовлетворить его любопытство… Что-то совсем несущественное…
Мелочь не вспоминалась.
«Ну и черт с тобой», – сказал мелочи Илюшин и перестал об этом думать. В конце концов, это действительно было что-то незначащее.
Он дошел до поворота к остановке, бросил взгляд на куст светло-синей, почти небесного цвета сирени, ветки которой перевешивались через палисадник. Земля под ними была усыпана опавшими цветами.
«Какая-то мелочь…»
Неподалеку от остановки на площадке, обсаженной кустами, двое мальчишек раскачивались на качелях, соревнуясь, кто выше взлетит. Две женщины с сумками разговаривали возле горки, поглядывая на них.
«Маленькая зарубка в памяти, которую я поставил себе, а потом забыл про нее…»
Двери подъехавшего автобуса с шипением открылись. Водитель закурил, стряхивая пепел в окно и поглядывая в зеркало на пассажиров, заполнявших салон. Макар видел, что двери сейчас закроются, и понимал, что нужно поторопиться, чтобы успеть, но что-то держало его возле площадки, где мальчишки раскачивались на качелях.
«Сущая ерунда… Почему же это не выходит у меня из головы?»
– Пашка у нее на фабрике работает, – донесся до него голос одной из женщин. – А она сама дома сидит.
Двери автобуса закрылись, и Макар вздрогнул от этого звука. Водитель развернул свой транспорт на площади, и автобус неторопливо потащился вверх, в сторону вокзала. А Илюшин остался на месте, потому что секунду назад наконец вспомнил, о чем же он так и не узнал, пока жил в городе.
Старик недоуменно воззрился на него, когда увидел Макара возле своего дома.
– Забыл чего? Ты же уезжать собирался…
– Забыл, Яков Матвеевич. Скажите, вы не знаете, чем раньше занимался Валентин Ованесович? Он говорил, у него была интересная профессия, а какая – не сказал.
– А-а, Корзун! – Афанасьев выпрямился, почесал в затылке. – Да, профессия у него и впрямь была интересная. Об этом, правда, мало кто знает, потому что Валентин – мужик неразговорчивый. А работал он иллюзионистом в цирке. Я даже как-то статью про него читал, восхищался…
– Иллюзионистом в цирке?! – перебил его Макар.
– Ну да. С гастролями ездил, за границей побывал. А потом что-то не задалось у Вали, и он осел у нас, в Тихогорске. Кажется, родители его отсюда родом… Ты что же, из-за этого вернулся?
«Иллюзионистом. В цирке».
– А что это у тебя вид какой ушибленный стал? – удивился Афанасьев. – Только что вроде бодрый был, нахальный…
Илюшин пробормотал что-то невнятное, чувствуя себя так, будто получил солнечный удар.
«Иллюзионистом».
«В цирке».
– Э-эй, парень! – встревожился Яков Матвеевич. – Ты чего?
– Все нормально, – выговорил Илюшин. – За исключением того, что глупость не лечится.
– Не понял…
– Это я о себе, Яков Матвеевич. Только о себе.