Призраки Черного леса
Шрифт:
– Томас сказал – на неделю.
– Много конюх понимает в ремонтах, – фыркнула Кэйтрин. – Господский дом – это ему не конюшня. Неделя уйдет на то, чтобы починить стены, перекрыть крышу – черепица нужна новая, заменить половицы, вставить стекла. Брауни говорит, что придется перекладывать камин, а хорошо бы и кухонную печь – дымоходы почти завалились. За пять лет уцелел лишь внешний облик дома. Куда вы поставите часы, если нет камина? На конюшню?
Я начал злиться. В кои-то веки купил что-то домашнее, чем не режут, не колют, не убивают (хотя, если кинуть часы со стены, голова в панцирь провалится…), а тут замарашка в старом платье читает нотации.
– Ступайте домой, фрейлейн, – устало изрек я. – Завтра я приеду в усадьбу, и мы обо всем поговорим.
А часы, если хотите, поставьте на конюшне. Они бронзовые, ничего с ними не сделается. Считайте, что это подарок невесте.
Фрейлейн ушла, держа спину прямо, словно кол проглотила. Я же постоял немного, повздыхал и ушел в свой номер. Сняв сапоги, упал на постель не раздеваясь, чего за мной не водилось. Лежал, смотрел в потолок, ломая голову – ну зачем? Ну кой черт дернул меня за язык, когда предложил этой дурнушке выйти за меня замуж? Я же хотел спокойно дожить свой век, а вместо этого получил сплошную головную боль. Как женщина фрейлейн Кэйтрин меня не прельщала. Нечему там прельщать. К тому же разница в возрасте была ощутима, а я никогда не западал на молодых женщин – бордели в расчет не беру, там и шестнадцатилетняя выглядит далеко за тридцать.
И куда мне деваться? Сказать, мол, простите, фрейлейн, я передумал, нельзя. При всех своих недостатках – а их у меня столько, что ни один писец не возьмется перечислить, – я считал за собой одно лишь достоинство – умение хранить слово. За долгие годы привык, что меня самого можно предать, отношусь к этому с пониманием. Люди слабы и привыкли действовать так, как им выгодно, а не в силу взятых на себя обязательств. Но за собой я такого права не допускал. Умение держать данное слово – это единственное, за что я себя уважал. Отступишься от принципа один раз – значит, все! Стало быть, мне отказаться от брака невозможно. С другой стороны, можно же сделать так, что фрейлейн Йорген сама возьмет назад собственное слово. И это очень даже реально, потому что девице нужен не я, а усадьба! Да черт с ним, с имением, и с усадьбой, отдам фрейлейн купчую, и пусть она делает с ней все, что хочет!
На душе сразу стало легче. В конце концов, у меня остается уйма денег. Больше, чем я смогу истратить за всю жизнь. А уж по здешним-то ценам – так и за две жизни. Куплю себе маленький дом. Чтобы была лишь спальня с гостиной, а еще кухня. Хотел когда-то иметь библиотеку – обойдусь. Книги могут постоять и в гостиной. Или зачем мне гостиная, если я не собираюсь водить гостей? Найму приходящую кухарку – она будет стряпать, вытирать пыль. Нет уж, никаких слуг! Буду заказывать завтраки-обеды-ужины в трактире, а уборку в доме могу сделать и сам. При доме конюшня. С гнедым я и сам управлюсь. Накормлю, напою, вычищу и навоз вывезу. А что же делать с Кургузым? Вроде решил оставить мерина при себе. Стало быть, конюшня на двух лошадей. И навоз убирать за двоих…
И вообще – зачем мне свой дом? Жить по постоялым дворам, гостиницам и трактирам, не задумываясь, кто будет стирать белье, менять простыни, готовить обед, гораздо проще. Не спорю – это дороже, но если есть деньги, чего их считать? Может, остаться в гостинице, на положении постоянного постояльца? Как интересно звучит – «постоянный постоялец». Слова схожие, а смысл разный!
Идея с гостиницей мне понравилась. А возможность отказаться от свадьбы – еще больше. Не выдержав, я вскочил, и через несколько минут мы с Гневко уже скакали в сторону усадьбы.
В усадьбу мы явились в тот момент, когда сын часовщика и мрачная Кэйтрин снимали часы с повозки. Гневко, сообразивший, что я не горю желанием таскать тяжести, перешел с галопа на такой медленный шаг, что, пока мы добирались до флигеля, помогать уже было поздно.
Спешившись, полюбовался на кроткого ослика, запряженного в повозку, решил пройтись до конюшни. Вряд ли там что-то изменилось, но нужно чем-то занять время, пока Кэйтрин пристраивает свой подарок. Места во флигеле немного, но пара футов найдется.
Я успел пройти шагов пять, не больше, как за спиной раздалось презрительное ржание Гневко. Видимо, гнедой сказал что-то нехорошее про ослиную маму – в ответ послышался обиженный рев. И, как всегда, пока уши слушали, тело спасалось – я резво припустился к конюшне и прижался к стене. Вовремя. Осел, растопырив копыта, прижал башку к земле и, приподняв задницу вместе с тележкой, кинулся на обидчика. Лопнула хлипкая веревка, тележка опрокинулась на бок, а длинноухий, открыв пасть, бросился на гнедого с намерением закусать того до смерти.
И тут я пережил величайшее изумление – боевой конь в полном расцвете сил, переживший за свою жизнь две войны, восемь атак рыцарской конницы, четыре взятых города и невесть какое количество мелких стычек, пустился наутек. Моя челюсть еще не вернулась на место, когда я понял, что это было не бегство, а тактическое отступление: Гневко рванул не куда попало, а в зазор между двумя сараями. Конь проскочил, а вот осел, волочивший за собой опрокинутую тележку, застрял.
Осел орал так, словно его резали живьем, пытался вырваться из капкана, но не смог. Гнедой же, проявив чудеса благородства, не стал бить застрявшего врага (попытался, но понял, что не дотянется…), обогнул сараи и подошел ко мне.
На вопли осла прибежал хозяин.
– Что это с ним? – удивленно спросил сын часовщика. – Серый, ты что, взбесился?
Осел продолжал орать. Наверное, жаловался хозяину на судьбу, но тот его не понимал. Гнедой презрительно оттопырил нижнюю губу – мол, взбесишься тут, от такой жизни. Признаваться, что он приложил копыто к заманиванию осла в капкан, не стал. А я конечно же не стал выдавать гнедого. Ему хоть какое-то развлечение. В конце концов, длинноухий должен был соизмерять свои силы, а не кидаться в драку.
Сын часовщика попытался вытянуть осла. Увы, серый застрял так крепко, что младшему часовщику пришлось протискиваться между сараями, распрягать несчастное животное, вытаскивать его… Тележку извлекали по частям. Сам же страдалец (не часовщик, а осел) хоть и бросал свирепые взгляды на жеребца, но мстить не отважился. Может, слегка поумнел.
Мне было немного неловко перед парнем, пострадавшим по милости моего коня, но лишь самую малость. Все же я переплатил за часы целый талер, так что имел полное право на маленькую месть.