Призраки дождя. Большая книга ужасов (сборник)

Усачева Елена Александровна

Ну, девчонки! Ну, дают! Чтоб кто-нибудь когда-нибудь понял, что у них в головах происходит. Это же Юлька сейчас Дашку заложила, подружку свою, свою соперницу. Чистая змея.

Смотреть домик императора расхотелось. Санёк сунул руки в карманы и пошел обратно. Зеленый светофор долго не загорался. Народ все прибывал. Людей было столько, что они перестали помещаться на тротуаре. Со спины начали чуть заметно толкать. Санёк уперся ногами, чтобы его не выпихнули на мостовую.

Загорелся зеленый. Толпа хлынула. Стенка на стенку. Черные на черных. Мгновение –

и они столкнулись. Но не перемешались, не сбили направление, а хлынули каждый на свой берег, выплеснулись на тротуар и разбежались в разные стороны. По своим делам.

Санька среди них не было.

Он даже не сильно удивился этому. Давно подозревал, что толпа не может быть безобидной, что кто-то должен теряться. Не удивило его и то, что он вновь оказался в парке Уэно, что утро превратилось в серые сумерки, а вместо солнца накрапывает дождь. Мелко так, почти невесомо, даже рубашка не промокает.

Он брел по дорожке, понимая, что это сон и что ему как-то надо проснуться. Иначе съедят. Вот этот и съест, что наступает сейчас на него.

Туман завихрился, вылепил фигуру и сразу раздавил ее, размял, разделил на части. Серый цвет сгустился, из-за него стала напирать темная масса, наделив туман неожиданным синим переливом.

Клуб тумана заволновался, стал расти, навис над Саньком, словно разинул гигантскую беззубую пасть.

Тонк, тонк – завздыхали в стороне. Пулеметной очередью затарахтели быстрые клавиши.

Санёк сунул руки в карманы и замер. Они хотят, чтобы он шел и совал голову в пасть чудовищу? Ага, сейчас! Пускай сами подходят.

Прочитав его мысли, туман расступился, наконец показав то, что светилось синим – пушистый куст, как ковром покрытый тугими кисточками голубых цветов. Они казались такими огромными, что просто обязаны были пахнуть. Резко, тяжело. Но запаха не было. Он невольно придумывался, заставлял раздувать ноздри, пытаясь уловить хоть что-то. Услышать… Почувствовать…

Куст оказался неожиданно близко. Санёк чуть не ступил в хрусткую пышность, уперся руками, отламывая веточку. В каждом цветке было четыре крупных бархатных лепестка, с выступающей покато-выпуклой серединкой. Сиреневый цвет разбавлялся натужными фиолетовыми прожилками. Цветы толпились на веточке. Веточек в кисти было с десяток. Мохнатый колобок из сиреневой нежности.

Санёк сглотнул, понимая, что опять в его мозгу начали гулять чужие мысли. Откуда этот бред? Сиреневая нежность? Натужная прожилка.

Он сунул макушку кисти в рот и, медленно жуя горькие лепестки, поискал глазами хозяина мыслей.

Нашел.

Не старик.

Некто молодой, подтянутый, с широким разворотом хорошо накачанных плеч – рельеф мышц проглядывался сквозь футболку. Суровое лицо, чуть выдающийся вперед подбородок. Черные, сведенные к переносице брови, оттопыренные уши, зачесанные наверх волосы. Он был совершенно не похож на тех японцев, что видел сегодня Санёк. Слишком собранный для них. Слишком аккуратный.

– Душа упирается в малое, – чинно произнес незнакомец, церемонно

поклонившись. – Если научиться видеть то, что находится вокруг тебя, разглядеть в этом вселенную, остальной мир покажется скучным.

– Да что ты?

Санёк оторвал половину кисти цветка и снова сунул в рот. Вкус был неприятный. Зато от этой горечи прояснялось в голове, ноги чувствовали землю.

– Жизнь предопределена, и нам остается только следовать предначертанному, – гнул свое японец.

Он плавно повел правой рукой, качнул телом, выдвинул вперед левую руку. Костяшки пальцев побелели – с таким напряжением японец держал деревянные ножны катаны. Раскрытая ладонь правой руки медленно поплыла к рукояти.

Горечь встала колом в горле.

– Эй, спокойно! – закашлялся Санёк. Он хотел выплюнуть противную жвачку, но цветок увяз на языке, прицепился к небу.

– В душе должен быть мир! Верни его.

Свистнуло освобождаемое лезвие. Сверкнула хорошо отточенная сталь. Подол светлой футболки японца обжегся красным. Катана прорвала ткань, уткнувшись в живот. Сильная рука повернула меч в ране и потянула его в сторону.

Санёк поперхнулся цветком, попятился, споткнулся о свою же ногу и тяжело плюхнулся на дорожку.

Японец скорчился, повалился в траву, и туман тут же накрыл его.

– Бред какой, – прошептал Санёк, чувствуя неприятный холодок в желудке. Лежи там сейчас хотя бы один бутерброд, он бы запросился наружу.

Туман заволновался, стал карабкаться на куст гортензий, подбирая длинный шлейф. Пулеметная дробь разогнала остатки мути, выпуская вперед темный стол, сгорбленную фигуру за ней, бодро долбящую по клавишам. Около пишущей машинки стояла широкая чашка без ручки.

Писатель еще не успел оторваться от работы, чтобы отпить чая, а в воздухе уже слышался хриплый скрежет часов, отсчитывающих секунды.

– Я, между прочим, извинился, – крикнул Санёк писателю, который упорно не хотел его замечать. – Он и правда был уродлив.

Ответом ему была тишина.

Оправдываться надоело. Чего он говорит, а они молчат?

И уже совсем скиснув, добавил:

– У нас бы над таким точно посмеялись. А чего не посмеяться-то…

Между столом и Саньком пролетело ярко-розовое кимоно, в глаза плеснул разноцветный хвост павлина на спине платья.

– Да идите вы! – отмахнулся Санёк, и кимоно, утянутое сквозняком, улетело прочь, стерев по дороге писателя с его столом.

Из тумана выступила Садако, аккуратно присев, подобрала брошенный меч.

– В каждом предмете есть душа. Она направляет. Куда направляет тебя твоя душа?

– Подальше отсюда. – Санёк удивился, что Садако вдруг заговорила по-русски, до этого все жестами общалась. – Мой зонт у тебя далеко? Мне его вернуть надо. И… это… твой зонт тю-тю. Сбондили его. Видишь, куда его душа-то увела. Из окна выбросился.

Садако вопросительно посмотрела на свои руки. Катана матово блестела сквозь пятна крови и превратилась в зонт. Тот самый. Зеленый. С птицами.