Призраки Фортуны

Полетаев Дмитрий

— Я же вас предупреждал, Дмитрий Сергеевич, без фокусов, а вы не послушались! — Сайрус возвышался над поверженным Дмитрием, как Голиаф над Давидом. — Сейчас вы умрете, но вначале мне бы все-таки очень хотелось, чтобы вы ответили на мой вопрос: какую площадь вы имели в виду, говоря о портале? Впрочем, это на самом деле не так важно. Я и сам догадался. По-видимому, речь идет о той самой, где возвышается этот ваш бронзовый истукан и где завтра, если мне не изменяет память, произойдут известные исторические события. Не так ли?

Дмитрий слышал Сайруса как будто со стороны, так как все его внимание в этот момент приковал к себе кучер…

Глава одиннадцатая

Дела

американские

1788 год. Санкт-Петербург

Очарованный гостями и их рассказами о своих заморских приключениях, Николя даже отправил в Псков письмо, сказавшись больным и отпросившись в отпуск, чтобы дождаться результатов запланированной у императрицы аудиенции. Дело это, невольным свидетелем которого он стал и которое его не отпускало, чрезвычайно взволновало Резанова.

Но разве что в России делается быстро? Закончились праздники, потянулись недели бесконечного и бесполезного ожидания. Недели превратились в месяцы. Николя давно уже уехал в свой Псков, а сибиряки все еще питали надежды.

Поначалу казалось, что разразившаяся война с Турцией и осложнившаяся ситуация со Швецией не позволят надеяться на скорый исход дела, но вскоре при дворе стали происходить события, благодаря которым купцы почти вплотную приблизились к успеху.

Вездесущий Державин, старый знакомый Петра Гавриловича Резанова, поддерживаемый благоволившим к нему Платоном Зубовым, вдруг неожиданно обрел при дворе новые перспективы. Авторитет Зубова, уже графа, неудержимо рос прямо пропорционально патологической жажде любовных утех стареющей царицы. Используя свое влияние, граф настоял на назначении Державина на пост руководителя личной канцелярии императрицы. Старик и так каким-то чудесным образом умудрялся предупреждать Платона Александровича обо всех изменениях в настроении Екатерины, становившейся с годами все более капризной. Теперь же Зубов хотел это закрепить «официально», а заодно и отблагодарить старика.

Числясь номинально генерал-губернатором Тамбовской губернии, Державин после возвращения императрицы из Таврического вояжа практически от двора не отлучался, закладывая, как он сам выражался, «свой будущий карьер» в невидимой, но бурной и ощутимой всеми титанической схватке двух фаворитов. Бывшего, уходящего, и нового, заступающего ему на смену. Схватку эту можно было бы сравнить со сменой геологических формаций, когда тектонические плиты земной поверхности, наползая одна на другую, крушат и крошат материки и континенты только для того, чтобы на их месте создать новые очертания суши.

Нечто подобное переживал в то время и императорский двор, ибо со старым фаворитом уходила в прошлое целая эпоха вместе со своими ставленниками и героями — министрами, канцлерами, сенаторами, а им на смену, согнувшись в подобострастии, раболепно ловя для поцелуя ручку и все еще не до конца веря в свой «сюксес», [19] являлись совершенно новые лица.

В первых рядах за Зубовым шел Гавриил Романович.

Державин против Потемкина ничего, собственно говоря, не имел. Уважая его и отдавая должное заслугам фельдмаршала, он тем не менее совершенно справедливо полагал: для того чтобы выжить при дворе, нужно уметь замечать грядущие перемены как можно раньше. Желательно тогда, когда они еще не начались. Такие перемены он увидел с появлением на державном горизонте Зубова. Потому и сделал на него свою ставку. И вроде как не прогадал — Платон не забывал об оказанных ему однажды услугах. Особенно Зубов помнил помощь Державина в деле с письмом Потемкина к императрице, когда его позиция еще была очень шаткой и Платон, не вполне понимая, как себя вести, робел перед «мечущим громы и молнии всесильным одноглазым киклопом». Вовремя полученная от Державина информация об истинном отношении императрицы

к этому письму и к Платону лично чрезвычайно помогла тогда Зубову выбрать правильную линию поведения. Да и «Героическая ода», написанная Державиным в его честь, когда еще никто при дворе не мог знать о положительном для Платона исходе этой схватки, тоже сделала свое дело.

19

Успех ( фр.).

И вот теперь, когда горизонты стали расчищаться от грозовых туч, а дорога к вершинам неограниченной власти расстелилась скатертью, Зубов, вспомнив услужливого поэта, решил отблагодарить его и заодно сделать так, чтобы теперь вся переписка императрицы проходила через руки Державина. Естественно, к его, Платона, вящей выгоде. Береженого ведь, как говорится, Бог бережет. И несмотря на то, что до официального назначения Державина начальником личной канцелярии императрицы оставалось еще два года, подготовка этого важнейшего процесса началась уже тогда. И началась она благодаря именно Платону Зубову. Естественно, с молчаливого согласия действующих «секретарей» Екатерины — Безбородко и Храповицкого.

Как бы там ни было, а именно Державин сделал так, чтобы дело сибирских купцов вновь оказалось в поле зрения Екатерины. Уставшая от военных баталий, точнее, непростых решений, с ними связанных, Екатерина вдруг решила отвлечься, а заодно и покончить с этим «досадливым американским делом» раз и навсегда. И вот спустя почти полгода долгожданная аудиенция была наконец высочайше пожалована.

А началось все с того, что императрица вдруг затребовала от президента Коммерц-коллегии графа Воронцова подробный и обширный доклад о «положении дел и состоянии торговли меховой рухлядью и ея выгод для финансового состояния Империи». Одновременно с этим был послан запрос в Адмиралтейств-коллегию графу Чернышеву о «рассмотрении возможности отправки частей российского флота в бассейн Тихого океана». И как завершающий аккорд в столицу был срочно вызван генерал-губернатор Сибири Якоби на доклад о деятельности купцов.

Все это Державин докладывал на небольшом совете, который состоялся в доме у Петра Гавриловича Резанова. Купцы стали готовиться, справедливо полагая, что прием не за горами. Шелихов потирал руки и, лукаво улыбаясь, давал ясно понять своим друзьям, что уж Якоби-то «дела не испортит, имея в нем известную заинтересованность». Объем «заинтересованности» сибирского генерал-губернатора Шелихов, однако, уточнять не стал, но судя по его физиономии, лучившейся гордостью и самодовольством, она, скорее всего, была не маленькой.

Несмотря на ликование купцов, старая придворная лиса Державин был настроен достаточно скептически и всячески убеждал Голикова и Шелиховых не терять бдительности и не доверять первым признакам победы. Уж он-то понимал как никто, что в стране, где решение принимает обычно один человек, результат может быть порой таким же непредсказуемым, как «влияние небесных светил на человеческие судьбы». А особенно если этот человек — женщина.

Гавриил Романович оказался прав, как это уже не раз случалось в его долгой и плодотворной работе на ниве служения Отечеству.

Иван Варфоломеевич Якоби на аудиенции у императрицы сильно смутил последнюю, неожиданно так расчувствовавшись при описании заслуг купца Шелихова, что несколько раз смахивал с глаз скупую мужскую слезу. Блистая Анной и Георгием, герой Крымской войны и усмиритель кабардинцев закубанской степи, а ныне генерал-губернатор Сибири, Иван Варфоломеевич имел в глазах Екатерины особый статус. Ему многое прощалось. Письменные жалобы на губернатора и «наветы» о его бесконечных поборах и «чрезмерно активном хозяйствовании», подчас в сторону собственного кармана, никаких последствий не имели.