Призраки пропавшего рейса
Шрифт:
Усы чудовища дрогнули, и в следующую секунду оно исчезло, просеменив мимо кончика его носа. Затем Джегер ощутил, как насекомое взбирается вверх по его щеке.
Таракан замер где-то в районе правого виска — наиболее удаленной от пола точке головы — и начал ощупывать его кожу передними лапами и челюстями.
Казалось, он что-то ищет. Что-то пробует.
Джегер почувствовал, что таракан начал жевать. Насекомое вгрызалось в его плоть, и он ощущал сухое потрескивание зазубренных челюстей, отрывающих кусочки гнилого мяса. А затем из его рта вырвался беззвучный крик, потому что он почувствовал, что весь покрыт насекомыми… Как если бы он уже давно умер.
Поборов приступ тошноты, Джегер сосредоточился на одном-единственном вопросе, прорвавшемся на поверхность его сознания: почему он не услышал собственного крика?
Предприняв сверхчеловеческое усилие, он пошевелил правой рукой.
Это было едва заметное движение, но ему показалось, что он попытался приподнять весь мир. Он поднимал руку сантиметр за сантиметром, и его плечо и локоть горели дикой болью. Даже от столь ничтожных усилий его мышцы сводила судорога.
Он чувствовал себя калекой.
Что, бога ради, с ним случилось?
Что они с ним сделали?
Заскрежетав зубами и собрав всю силу воли для того, чтобы поднять руку к голове, он провел ладонью по уху, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя эту мерзость. Его пальцы наткнулись на… лапки. Сухие чешуйчатые лапки насекомого, которые подергивались и пульсировали в попытке таракана пропихнуть свое тело глубже в ушное отверстие.
Уберите их отсюда! Уберите их прочь! Уберите их ПРООООЧЧЧЬ!
Его тошнило, но желудок был пуст. Лишь сухая пленка приближающейся смерти покрывала все его внутренности — слизистую желудка, горло и рот… даже ноздри.
О черт! Ноздри. Они пытаются проникнуть и туда тоже!
Джегер снова закричал. Протяжнее. Еще более отчаянно. Он не хотел так умирать. Прошу тебя, Господи, только не так…
Снова и снова он царапал пальцами отверстия на своей голове, а тараканы брыкались и шипели, изливая свой гнев на пытающегося избавиться от них человека.
Наконец в его сознание начали пробиваться слабые звуки. Вначале в залепленные кровью уши проникли его собственные отчаянные крики. Затем он осознал, что к ним примешивается что-то еще. Что-то еще более пугающее, чем десятки насекомых, жаждущих полакомиться его мозгами.
Человеческий голос.
Низкий. Жестокий. Радующийся его страданиям.
Его тюремщик.
Вместе с этим голосом на него обрушилась лавина воспоминаний. Тюрьма «Черный Пляж», расположенная на краю света. Людей привозили сюда для того, чтобы подвергнуть чудовищным пыткам, после которых они умирали. Джегера бросили в эти застенки по приказу безумного диктатора-убийцы — за «преступление», которого он никогда не совершал. Вот тогда и началось самое страшное. Темный покой забытья Джегер предпочел бы пробуждению в этом аду. Все что угодно было лучше тех недель, которые он провел взаперти в этом месте. Не было в мире ничего ужаснее его тюремной камеры. Его могилы.
Усилием воли он снова начал отключать сознание, возвращая его в мягкую бесформенную переменчивую серую пелену, окутывавшую его до того, как что-то — что это было? — вернуло его в невообразимое настоящее.
Движения правой руки замедлились.
Она снова упала на пол.
Пусть тараканы пируют у него в мозгу.
Это было гораздо предпочтительнее.
И тут снова произошло то, что разбудило его в первый раз, — холодная жидкость, напоминающая морскую волну, плеснула ему в лицо. Только запах был совершенно иным. Вместо бодрящей океанской свежести он ощутил на лице солоноватое зловоние годами не чищенного писсуара.
Его мучитель снова захохотал.
Это действительно было забавно.
Что могло быть веселее выплескивания содержимого туалетного ведра в лицо заключенному?
Джегер выплюнул зловонную жижу. Сморгнул ее с воспаленных глаз. По крайней мере, мерзкая жидкость отогнала тараканов. Его мозг занялся подыскиванием нужных слов — отборной брани, которую он мог бы швырнуть в лицо своему тюремщику.
Доказательство жизни. Демонстрация сопротивления.
— Пошел ты…
Джегер пытался произнести, прохрипеть оскорбление, которое неминуемо привело бы к очередному избиению гибким шлангом, который наводил на него такой ужас.
Но он знал, что, если не будет сопротивляться, ему конец. Он умел только сопротивляться.
Тем не менее договорить ему не удалось. Слова застряли у него в горле.
Внезапно до него донесся другой голос, очень знакомый — такой близкий, — что несколько долгих секунд Джегер был абсолютно уверен в том, что он спит. Вначале пение было тихим, но постепенно набирало силу и громкость. Этот ритмичный напев каким-то образом обнадеживал и сулил невозможное…
Ка матэ, ка матэ. Ка ора, ка ора.
Ка матэ, ка матэ! Ка ора, ка ора!
Этот голос Джегер узнал бы где угодно.
Такавеси Раффара… Как он мог здесь оказаться?
Когда они вместе играли за команду Британской армии по регби, именно Рафф начинал хаку — воинственный танец маори, традиционно исполняемый перед матчем. Всегда. Он срывал с себя футболку, стискивал кулаки и рвался вперед, чтобы сойтись в ближнем бою с командой соперника. Его кулаки гулко стучали по массивной груди, ноги напоминали не то колонны, не то стволы деревьев, а руки — стенобитные орудия. Вся остальная команда, включая Джегера, мчалась вместе с ним, неудержимо и бесстрашно.
С глазами навыкате, разбухшим языком и застывшим в воинственной маске лицом Рафф громовым голосом твердил: «КА МАТЭ! КА МАТЭ! КА ОРА! КА ОРА!»[1]
В равной степени неумолим Рафф был и на поле боя. Он был прирожденным воином, воином с большой буквы. Маори по происхождению и коммандос королевских морских пехотинцев по судьбе, Рафф вместе с Джегером побывал во всех уголках земли, что сделало их не просто близкими друзьями, а братьями.
Джегер повел глазами вправо, в сторону источника пения.