Призраки прошлого
Шрифт:
Мы прошли через стеклянные двери, очутившись в сказочном тропическом лесу под открытым небом. Дорожки, усыпанные гравием, сходились в центре у небольшого фонтана из камней, составленных каскадом. Бежали весёлые ручейки, сверкающими под солнечным светом. Вокруг суетились техники, проверяли освещение, камеры.
Около нас, как призрак возникла Лиля, сунув в руки каждому по сценарию, незаметно исчезла. Я поискал глазами второго режиссёра, который обычно ходил по площадке, отдавая бестолковые указания, но его нигде
– Ладно, давайте репетировать, – буркнул Верхоланцев, оказавшись рядом. – Оперативно. Игоря Евгеньевича не стоит заставлять ждать.
Розенштейн удовлетворённо кивнул.
Я встал около фонтана, дожидаясь Миланы. Услышал стук каблучков, обернулся и сложил руки на груди, стараясь придать своему лицу меланхоличное выражение, что далось с большим трудом.
– Зачем ты хотела меня видеть, Белла? – произнёс я первую реплику.
Она смутилась, замешкалась и, запинаясь, пролепетала:
– Франко, ты единственный, кто можешь мне помочь.
– Правда? С чего это вдруг? – грубо буркнул я.
Её взгляд затуманился, показались самые настоящие слезы. В такие моменты я особенно восхищался Миланой, её точной, естественной игрой. Ощущал вдохновляющую энергию, исходящую от неё. Она обволакивала своей силой, заставляла подниматься к ней, на высоту её актёрского мастерства.
– Мне очень нужны деньги, Франко, – обречённо проговорила Милана. – И…
– И ты готова на любые условия? – быстро перебил я её, взял за руку.
Она отвела глаза и пробормотала:
– Не на любые, но…
– Тридцать процентов. Устроит? Дон Марчиано предпочитает пятьдесят, но я не такой жадный, – как можно небрежней бросил я.
Она вздохнула, прекрасные глаза наполнились до краёв искренней печалью, на миг стало по-настоящему стыдно, что я её огорчаю.
– Ты больше не любишь меня, я понимаю. Злишься на меня…
– Злюсь? Ну что ты. За что мне на тебя злиться? – со злой иронией процедил я. – Ты меня бросила, свидетельствовала против меня в суде, так что я получил по полной программе. Писал тебе каждый день, но не получил в ответ ни строчки. И почему я должен злиться? Ты променяла меня на этого нищего музыкантишку.
Казалось, я говорил вдохновенно, ощущая, что, получается, сказать именно так, как я бы хотел это сказать женщине, которую обожаю.
– Стоп! – услышал я недовольный окрик главрежа. – Верстовский слишком надрывно. Через край. Больше сарказма.
– Господи, да он все равно лучше не сыграет, уе… ще, – зашипел презрительно Розенштейн. – Закругляйтесь быстрее. Снимайте.
Верхоланцев отчеканил:
– Давид, не мешай.
Розенштейн набычился, но промолчал, лишь бросал злобные взгляды исподлобья.
– Продолжаем.
– Ты променяла меня на этого нищего музыкантишку, – повторил я, представив с иронией, что ситуация повторяется: Милана променяла знаменитого режиссёра на нищего репортёра.
– Франко, не мучай меня, я согласна на все твои условия.
– Хорошо, – я вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт, сунул ей в руки и повернулся, чтобы уйти.
Я услышал тихий вскрик Миланы, но, не оглядываясь, направился быстрым шагом к выходу.
– Отлично! – заорал неожиданно Розенштейн, вскакивая с раскладного стула. – Вот так снимаем и идём вперёд.
Я вопросительно взглянул на Верхоланцева.
– Не спеши, Давид, – с кислым видом проговорил главреж, тяжело встал, опираясь на трость.
Прихрамывая, подошёл к Милане, поманил меня.
– Что плохо получилось?
– Нет-нет. Все нормально. Но…
– Что тебя не устраивает?! – я, Милана и Верхоланцев, все трое синхронно вздрогнули от визга «тёти Розы». – Все прекрасно, Верстовский лучше не сыграет все равно!
– Давид, дай мне сделать то, что я хочу, – холодно проговорил Верхоланцев. – Успокойся, мне нужно время.
– Зачем?! – не унимался «наиглавнейший церемониймейстер», распаляя себя все сильнее.
Его лысая макушка начала багроветь. Но Верхоланцев полуприкрыл глаза, очень спокойно ответил:
– Мне не нравится конец этой сцены. Семён, что ты на эту тему думаешь? – обратился он к скучающему в углу сценаристу. – Сухо, без эмоций. Давай подумаем, что можно изменить.
– Можно вот это, – быстро черкнув что-то в блокноте, сказал сценарист.
– Да, я помню, ты это предлагал, – кинув взгляд, произнёс задумчиво Верхоланцев.
– Дима, мы в график не уложимся! – не отставал Розенштейн. – Игорь Евгеньевич должен улететь через два часа.
– Давид, мне все равно, когда должен улететь Игорь Евгеньевич, – бросил, не поворачивая головы, главреж. – Закажи ему билет на другой самолёт.
– Он не успеет на спектакль! – зашёлся в истерике продюсер.
– Да всем насрать. У нас уговор был – никакой параллельной работы. Для Мельгунова я сделал исключение. Обойдётся хоть раз. Ну, так что, Семён, что ещё можешь предложить?
Они стали о чем-то беседовать, не обращая никакого внимания на красного, как рак Розенштейна, который чуть не лопался от злости. Продюсер потоптался на месте, пронзая меня лютым взором, будто считал главным виновником задержки. Удалившись к своему месту, шлёпнулся на возмущённо скрипнувший под массивной тушей стул.
– Олег, Милана, импровизируйте, – неожиданно предложил Верхоланцев. – Что-нибудь от себя. А мы посмотрим.
Я недоуменно взглянул на него, увидев мою растерянность, главреж ободряюще улыбнулся.