Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского Зазеркалья
Шрифт:
Забегая вперед, напомним, что не менее страшным стало и наводнение 1924 года, когда многие улицы Ленинграда вдруг остались без дорожного покрытия. В то время оно было торцовым, то есть выложенным из специальных шестигранных деревянных шашек, уложенных торцами. Видимо, изобретатели этого остроумного способа одевать городские дороги не рассчитывали на подобные стихийные бедствия. С тех пор торцовые мостовые исчезли с улиц города навсегда. Память о них сохранилась разве что в фольклоре. Известна детская загадка с ответом: «Наводнение»:
Как звали ту, которая с Дворцовой Украла кладку с мостовой торцовой?Надо сказать, наводнения сегодня уже не вызывают такого страха. В фольклоре
Памятные доски с отметкой уровня воды во время того или иного наводнения укреплены на многих петербургских фасадах. Петербуржцы относятся к ним достаточно ревностно, не без оснований считая их памятниками истории. В городе живет легенда об одной из таких досок, которая вдруг оказалась на уровне второго этажа, что никак не соответствовало значению подъема воды в сантиметрах, указанной на самой доске. На вопросы любопытных дворник с удовольствием объяснял: «Так ведь доска историческая, памятная, а ее мальчишки царапают постоянно».
Есть в Петербурге и общая для всех наводнений памятная доска. Она находится у Невских ворот Петропавловской крепости, ведущих к причалам Комендантской пристани. Ее в Петербурге называют: «Летопись наводнений». Еще один указатель уровня наводнений — так называемая «Шкала Нептуна» установлена у Синего моста.
Однако вернемся к хронологической логике нашего рассказа. Пушкина во время наводнения в Петербурге не было. Напомним, что он находился в ссылке и вернулся в столицу только в 1826 году. Со свойственной ему темпераментной любознательностью жадно вслушивался в воспоминания очевидцев. Рассказывали о каком-то незадачливом чиновнике Яковлеве, перед самым наводнением беспечно гулявшем по Сенатской площади. Когда вода начала прибывать, Яковлев поспешил домой, но, дойдя до дома Лобанова-Ростовского, с ужасом увидел, что идти дальше нет никакой возможности. Яковлев будто бы забрался на одного из львов, которые «с подъятой лапой, как живые» взирали на разыгравшуюся стихию. Там он и «просидел все время наводнения».
Известен был Пушкину и другой рассказ о недавнем наводнении. Героем его был моряк Луковкин, дом которого на Гутуевском острове вместе со всеми родными смыло водой. А Владимир Соллогуб со смехом поведал Пушкину всем известную байку о том, как под окнами Зимнего дворца по затопленной площади проплыла сорванная со своего места сторожевая будка вместе с находившимся в ней караульным. Увидев стоявшего у окна императора, часовой будто бы сделал на караул. Говорили о гробе, который всплыл на каком-то затопленном кладбище и гонимый сильной волной доплыл до Дворцовой площади, пробил оконную раму в нижнем этаже Зимнего дворца и остановился только в комнате самого императора.
Весь этот замечательный городской фольклор, конечно же, был прекрасным материалом для творчества. Легко предположить, что рассказ о затопленной Дворцовой площади мог родить первую строчку вступления к будущей поэме: «На берегу пустынных волн…».
Сделаем маленькое отступление. Сама по себе знаменитая строка для петербуржцев не могла стать неким откровением. Легенда о безбрежной заболоченной пустыне на месте будущего Петербурга и до Пушкина была одной из самых устойчивых петербургских легенд. Пушкин просто довел ее до афористичной законченности. На самом же деле только на территории исторического центра Петербурга к моменту основания города находилось около сорока деревень и деревушек, хуторов и рыбачьих поселений, мелких усадеб и ферм. Их названия хорошо известны: Калинкино, Спасское, Одинцово, Кухарево, Волково, Купчино, Максимово и многие другие. Однако весь XVIII век петербуржцам льстило, что их город основан на пустом, гибельном, непригодном для жизни месте единственно волею своего великого основателя — Петра I. А уж после появления пушкинской поэмы поверили в это окончательно и бесповоротно. До сих пор многие так и пребывают в этой уверенности. Легенда родила легенду.
М. Ю. Виельгорский
Да,
Найти конфликт помогла встреча Пушкина со своим давним, хотя и старшим по возрасту, приятелем — весельчаком и острословом, Михаилом Виельгорским. Один из самых заметных представителей пушкинского Петербурга, «гениальнейший дилетант», как характеризовали его практически все современники, был сыном польского посланника при екатерининском дворе в Петербурге.
При Павле I Михаил Виельгорский отмечается знаком высшего расположения императора — вместе со своим братом он был пожалован в кавалеры Мальтийского ордена. Виельгорский был широко известным в масонских кругах Петербурга «Рыцарем Белого Лебедя» и состоял «Великим Суб-Префектом, Командором, а в отсутствие Великого Префекта, правящим капитулом Феникса». В его доме проходили встречи братьев-масонов ордена.
Кроме масонских собраний Виельгорские устраивали регулярные литературные вечера. В их салоне бывали Гоголь, Жуковский, Вяземский, Пушкин, Глинка, Карл Брюллов и многие другие представители русской культуры того времени. Дом его на углу Михайловской площади (ныне площадь Искусств) и Итальянской улицы в Петербурге называли: «Ноев ковчег». Многие произведения литературы, если верить преданиям, увидели свет исключительно благодаря уму, интуиции и интеллекту Михаила Юрьевича. Рассказывают, что однажды он обнаружил на фортепьяно в своем доме случайно оставленную Грибоедовым рукопись «Горя от ума». Автор комедии к тому времени еще будто бы не решился предать ее гласности, тем более отдать в печать. И только благодаря Виельгорскому, который «распространил молву о знаменитой комедии» по Петербургу, Грибоедов решился наконец ее опубликовать.
Известно также предание о том, что склонный к мистике, старый масон Михаил Виельгорский поведал Пушкину историю об ожившей статуе Петра, легенда так поразила поэта, что не давала ему покоя вплоть до известной осени 1833 года, когда в болдинском уединении была, наконец, создана поэма «Медный всадник».
Пушкин хорошо знал историю памятника основателю Петербурга. Его открыли 7 августа 1782 года в центре Сенатской площади, при огромном стечении народа, в присутствии императорской фамилии, дипломатического корпуса, приглашенных гостей и всей гвардии. Это — первый монументальный памятник в России. До этого памятников в современном понимании этого слова в России вообще не создавалось. Важнейшие события в истории государства отмечались строительством церквей. Так же сохранялась память о государственных деятелях. В их честь тоже воздвигались храмы.
Монумент Петру I создал французский скульптор Этьен Фальконе. Место установки было определено еще в 1769 году «каменным мастером» Ю. М. Фельтеном, его именно тогда за «Проект укрепления и украшения берегов Невы по обеим сторонам памятника Петру Великому» перевели из разряда мастеров в должность архитектора.
Между тем в народе живут многочисленные легенды, по-своему объясняющие выбор места установки памятника. Вот одна из них: «Когда была война со шведами, — рассказывает северная легенда, — то Петр ездил на коне. Раз шведы поймали нашего генерала и стали с него с живого кожу драть. Донесли об этом царю, а он горячий был, сейчас же поскакал на коне, а и забыл, что кожу-то с генерала дерут на другой стороне реки, нужно Неву перескочить. Вот, чтобы ловчее скок сделать, он и направил коня на этот камень, который теперь под конем, и с камня думал махнуть через Неву. И махнул бы, да Бог его спас. Как только хотел конь с камня махнуть, вдруг появилась на камне большая змея, как будто ждала, обвилась в одну секунду кругом задних ног, сжала ноги, как клещами, коня ужалила — и конь ни с места, так и остался на дыбах. Конь этот от укушения и сдох в тот же день. Петр Великий на память приказал сделать из коня чучело, а после, когда отливали памятник, то весь размер и взяли из чучела».