Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского Зазеркалья

Синдаловский Наум Александрович

К 1705 году построены основные производственные сооружения Адмиралтейской верфи: эллинги, мастерские, склады, кузницы. 29 апреля 1706 года со стапелей Адмиралтейства сходит первое судно — 18-пушечный корабль, автор его проекта, по преданию, сам Петр I. Известно, какое значение придавал Петр строительству Военно-морского флота. Он не оставлял его без внимания даже во время частых отлучек из Петербурга. В фольклорной энциклопедии петербургской жизни первой четверти XVIII века сохранился характерный обмен «посланиями» между царем и первым генерал-губернатором Петербурга А. Д. Меншиковым:

Петр I — Меншикову:

Высылаем сто рублев На постройку кораблев. Напишите нам ответ, Получили или нет.

Меншиков — Петру:

Получили сто рублев На постройку кораблев. Девяносто три рубли Пропили и прое… Остается семь рублев На постройку кораблев. Напишите нам ответ, Строить дальше али нет.

Петербургское Адмиралтейство в начале XVIII века было единственным в Европе судостроительным предприятием, которое могло похвастаться величественным зрелищем — спуском корабля на воду перед самыми окнами царского дворца. Спуском руководил адмирал Ф. А. Головин, отчего в Петербурге все новые корабли называли: «Новорожденные детки Головина». Сам царь лично вручал старшему мастеру спущенного корабля на серебряном блюде по три серебряных рубля за каждую пушку. Говорят, что еще несколько лет после смерти Петра мастер в день спуска нового корабля в память о великом императоре одевался в черную траурную одежду. Только при жизни Петра I, то есть с апреля 1706 по январь 1725 года, на стапелях Адмиралтейской верфи построили более 40 кораблей, а до середины 1840-х годов, когда Адмиралтейство как судостроительное предприятие полностью утратило свое значение, на воду спустили около трехсот кораблей.

Роль Адмиралтейства в формировании центральной, исторической части Петербурга общеизвестна. В XIX веке Адмиралтейство называли «Полярной звездой», от которой расходятся улицы-лучи: Гороховая — в центре, Невский и Вознесенский проспекты — по сторонам. Любители «высокого штиля» окрестили Адмиралтейство основанием «Морского трезубца», или «Невского трезубца», держащего на своих пиках всю топографическую сеть города. Городская молва утверждает, что «Адмиралтейская игла» издавна окружена необъяснимым «ассоциативным полем». Вот уже многие годы, с появлением первого весеннего солнца, ласточки, возвращаясь из дальних стран, сначала «направляются к Адмиралтейству — посмотреть, цела ли игла».

Еще один поэтический троп, использованный Пушкиным в знаменитом Вступлении к «Медному всаднику», в конце концов стал одной из самых расхожих петербургских легенд. Давайте вспомним первые строки этого Вступления, уж очень похожие на былинный зачин старинных народных песен:

На берегу пустынных волн Стоял Он, дум великих полн, И вдаль глядел.

Осенью 1833 года, когда Пушкин писал поэму, Петербургу едва исполнилось 130 лет. Срок еще не такой великий, чтобы в совокупной памяти трех-четырех поколений петербуржцев изгладились воспоминания о первых днях северной столицы. Еще не так давно ушли в иной мир задержавшиеся на этом свете первые петербуржцы, рассказы которых удерживали в памяти их потомки, современники Пушкина. И Пушкин, конечно, знал, что невские берега были далеко не так пустынны. Мы уже упоминали, что только на территории исторического центра Петербурга в допетербургскую историю существовало около сорока поселений — шведские, финские, русские. Охотничий домик графа Делагарди на Васильевском острове; безымянное поселение на месте будущего Адмиралтейства; деревня Каллила в устье Фонтанки; мыза майора Конау с обширным ухоженным садом на территории современного Летнего сада; село Спасское вблизи нынешнего Смольного собора; деревни Сабирино, Одинцово, Кухарево, Максимово, Волково, Купсино и так далее, и так далее.

Так почему же невские берега у Пушкина безлюдные, необитаемые, или, по-пушкински, пустынные? Вглядимся повнимательнее в историю создания поэмы. В первоначальном варианте эти строки были иными. Петр стоял «На берегу варяжских волн». Но «варяжские волны» для чуткого к языку поэта означали «чужие», «не свои», а Пушкин хорошо понимал, что в тот момент, когда Петр «стоял на берегу», этот берег уже не был чужим, варяжским, он был своим. И тогда Пушкин отказывается от первоначального варианта и придает художественному образу дополнительный смысл. Невские берега становятся пустынными, то есть еще не обжитыми и незастроенными Петром. Это правда. Но правда поэтическая. А в повседневном быту всех без исключения петербуржцев утвердилась устойчивая легенда о болотистой, покрытой лесами, безжизненной пустыне, на которой волей одного-единственного человека — Петра Великого — возник Петербург.

Кроме этой легенды, широко бытует фразеологизм, также принадлежащий Пушкину. Он давно уже вошел в сокровищницу петербургского фольклора и хорошо известен далеко за пределами Санкт-Петербурга. Речь идет о крылатом выражении «Окно в Европу». Оно тоже из «Медного всадника», хотя, строго говоря, дословной пушкинской цитатой признано быть не может. Скорее всего, эта, доведенная до античного совершенства, грамматическая формула является всего лишь перефразировкой двух пушкинских строк, ставших известными широкой публике уже после смерти поэта, когда поэма впервые появилась в печати:

Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно.

Пушкин сопровождает эти стихи собственным комментарием: «Альгаротти где-то сказал: Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу». Франческо Альгаротти (итальянский публицист и писатель) в 1739 году посетил Петербург, после чего опубликовал книгу «Письма из России». Там-то и были те строки, на которые ссылается Пушкин. В буквальном переводе с итальянского они звучат несколько иначе, не столь поэтично: «Город (Петербург — Н. С.) — большое окнище, из которого Россия смотрит в Европу». Сути это, конечно, не меняет, тем более что такой взгляд на Петербург, в принципе, уже существовал. В одном из писем Вольтер ссылался на лорда Балтимора, который будто бы говорил, что «Петербург — это глаз России, которым она смотрит на цивилизованные страны, и, если этот глаз закрыть, она опять впадет в полное варварство».

Известна эта мысль и фольклору. Правда, в фольклоре она приписывается самому Петру I. Один из современных ирландских потомков М. И. Кутузова, М. П. Голенищев-Кутузов-Толстой вспоминает, что в их семье существовала легенда о том, что Петр I, закладывая первый камень в основание Петербурга, будто бы произнес: «Именую сей град Санкт-Петербургом и чрез него желаю открыть для России первое окно в Европу».

Чтобы понять подлинную цену этого события для всей русской культуры, достаточно сослаться на мнение одного из крупнейших современных исследователей феномена петербургской культуры М. С. Кагана, в свой монографии «Град Петров в истории русской культуры» он доказывает, что в истории России было две «культурные революции сверху»: принятие христианства и основание Петербурга. «В обоих случаях, — утверждает далее Каган, — обширное государство разворачивалось волей его правителей лицом к Европе: первый раз — к господствующей там христианской религии, второй раз — к светской культуре Просвещения». С одной стороны, из этого следует, что Петр I ошибся, говоря о Петербурге, как о первом окне в Европу. С другой стороны, мы хорошо знаем, что Петр I умел там, где это надо, совершать политически правильные ошибки. Он и место Невской битвы сознательно указал ближе к Петербургу, чтобы еще теснее связать новую столицу с именем ее небесного покровителя Александра Невского.

Интересно, что легенда о Петре I всплыла в памяти современного ирландского подданного в связи с другим событием русской истории — переименованием Санкт-Петербурга в Петроград. На следующий день после опубликования указа о переименовании Николай II будто бы спросил князя Волконского: «Скажите, князь, что вы думаете о моем недавнем решении?» — «Вашему величеству виднее, — ответил Волконский, — но боюсь, что вы, возможно, затворили то самое окно в Европу, что Ваш предок некогда открыл».

Та же мысль прослеживается и в петербургской фразеологии: «Окно в Европу прорубили и при Полтаве победили»; и в анекдотах: На экскурсии в Домике Петра I. Один из экскурсантов, глядя в окошко: «Это и есть окно, которое Петр прорубил в Европу?»; и в современных частушках:

Сумел на севере Петруша Окно в Европу прорубить. Но вот беда, что сильно дует: Забыл, как видно, утеплить. Прорубив окно в Европу, По велению Петра, Дуют в уши, дуют в ж… Европейские ветра.

Выражение «Прорубить окно в Европу» постепенно приобрело расширительное значение. Это стало означать получение неожиданно широких возможностей для расширения кругозора, или, как образно сказал в одной из своих статей Илья Эренбург, «окно в Европу стало окном в жизнь». А в более широком смысле, для России — приобщением к цивилизации. Хорошо чувствуют это дети. Вот цитата из школьного сочинения: «Петр I прорубил окно в Европу, и с тех пор начали строить избы с окнами».