Призраки Северной столицы. Легенды и мифы питерского Зазеркалья

Синдаловский Наум Александрович

Любопытство разгоряченного интригами Петербурга подогревалось слухами о неладах в семье поэта. В салонах поговаривали, будто Пушкин специально оставлял жену наедине с Дантесом в комнате, закрывал двери и прислушивался, не раздастся ли звук поцелуя или неосторожное слово. А потом «в припадке ревности брал жену к себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему». Слухи о жестокости Пушкина по отношению к Наталье Николаевне звучали повсеместно. Уж насколько Сергей Львович гордился своим великим сыном, но и он не мог скрыть досады, когда в одном из писем писал: «Сплетни, постоянно распускаемые насчет Александра, мне тошно слышать. Знаешь ли ты, что когда Натали выкинула, сказали будто это следствие его побоев».

Но общественное мнение, не отличающееся

благосклонностью вообще, оказалось особенно жестоким к Наталье Николаевне. Ядовитая формула: «Безобразный муж прекрасной жены» уязвляла не столько Пушкина, с лицейских времен без комплексов воспринимавшего свою «обезьянью» внешность, сколько Наталью Николаевну, которая понимала, что этой формулой светские сплетницы старались намекнуть на ее якобы безразличие к творчеству гениального мужа, равнодушие к самому поэту, на ее умственную ограниченность и нравственную распущенность. В столице из уст в уста передавали анекдот о неком молодом человеке, который решил узнать, о чем же говорит в обществе жена первого поэта России. Однажды он целый час простоял у нее за спиной на великосветском балу и за весь час не услышал ничего, кроме однозначных «да» и «нет». Впрочем, это только легенда. На самом деле Наталья Николаевна по природе своей была немногословной. Еще в детстве ее называли «молчуньей».

Черный шлейф сплетен и пересудов надолго пережил Наталью Николаевну, хотя хорошо известно, что она, вопреки всему, всю свою жизнь сохраняла исключительно добрую память о великом муже. Чуть ли не через два десятилетия после смерти Пушкина она лично добилась освобождения из ссылки М. Е. Салтыкова-Щедрина, «как говорят, в память о покойном муже, некогда бывшем в положении подобном Салтыкову». Напомним, что Салтыков, также как и Пушкин, был лицеистом, хотя и другого, более позднего набора. Так что поведение Натальи Николаевны выглядело еще и как память о лицейских годах Пушкина.

Е. Н. Гончарова

Скандальный интерес к семейным делам Пушкина с новой силой разразился в связи с неожиданным предложением, сделанным Дантесом сестре Натальи Николаевны Екатерине. Пушкин был уверен, что это сватовство затеяно старым интриганом Геккерном, чтобы спасти жизнь и честь Дантеса. Пушкин не раз даже предлагал пари, что свадьба эта не более чем уловка и никогда не состоится. Якобы таким способом Дантес просто хотел предотвратить поединок. Способствовал сближению Екатерины Николаевны и юного кавалергарда и его приемный отец. В салонах говорили, что тем самым старый развратник Геккерн мстил Пушкину.

Правда, светские сплетники поговаривали, что нет никаких сомнений в благополучном исходе этого странного сватовства потому будто бы, что предпринято оно по приказанию самого Николая I. В этой связи любопытна легенда, родившаяся, скорее всего, в офицерском кругу кавалергардов, к которым принадлежал Дантес. Не исключено, что к ее широкому распространению приложил руку и он сам. Согласно этой легенде, идея свадьбы Дантеса и Екатерины Николаевны родилась в голове Натальи Николаевны. Она же и дала ход этому замыслу. Будто бы однажды Пушкин застал свою жену целующейся с Дантесом. Застигнутая врасплох, Наталья Николаевна не нашла ничего лучшего, как сказать мужу, что Дантес просил у нее руки Кати, что она дала свое согласие, в знак чего и поцеловала Дантеса, но поставила свое согласие в зависимость от решения Пушкина. Интрига закончилась тем, что Пушкин продиктовал записку к Дантесу, тот ее получил и, чтобы не подвести свою возлюбленную, был вынужден немедленно согласиться на брак с ее сестрой.

Если фольклор петербургских гостиных, чиновничьих кабинетов и гвардейских застолий не щадил никого из главных действующих лиц январской трагедии 1837 года, то простой народ был более однозначен в оценках и пристрастиях. По мнению простого народа,

Пушкина убили «обманом, хитростью» и не без участия жены поэта. Приведем запись только одного такого предания.

«Вот Пушкин играл в карты и постучал кто-то. Пушкин говорит: „Я открою“, а она: „Нет, постой, я открою“. А это пришел другой, которого она любила. Пока она собиралась, Пушкин намазал губы сажей и ее поцеловал. Как она дверь открыла и того поцеловала своими губами. Вот тогда-то тайна и открылась — смотрит губы и у нее, и у того черные. Открылась тайна, что любит, а поименно было неизвестно. Вот Пушкин его на дуэль и вызвал. А на дуэль выходили и подманули Пушкина. У того был заряжен пистолет, а Пушкину подсыпали одного пороха. Вот тот и убил. Первый тот стрелял».

Запись сделана в Псковской области в 1930-х годах О. В. Ломан. По другому рассказу, записанному ею же, дело происходило в одном из петербургских аристократических салонов: «На дуель шел за женки. Было ихнее собрание в господах. Были свечи на собраньи. И он хотел узнать жены своей любезника. До того достиг, что, дескать, пока не узнаю — не успокоюсь. Они беседовали все. Но никак не узнать было. Он взял свечку, затушил и копотом губы себе намазал. Взял свою жену поцеловал и удалился дальше. А она в потемках поцеловала своего любезника. Время прошло, огонь выдули. „Теперь, — говорит, — я буду узнавать, кто моей жаны любезник!“ Пошел со свечкой глядеть, сразу нашел и говорит: „Вот, граждане, жаны моей любезник!“ Ему говорят: „Как же ты узнал?“ — „А посмотрите у моей жаны, и у меня, и у любезника уста в саже!“ За это и не мог вынести, не мог выдержать: „Помру, а сделаю!“ Дело и вывели. Вот господа и рады были, что он их не любил и они его не любили».

Понятно, что, будучи женой такой личности, как Пушкин, трудно рассчитывать на беспристрастное отношение к себе. Образ Натальи Николаевны вызывал противоречивые оценки еще при жизни Пушкина, тем более после его трагической гибели. Маятник общественного мнения о Наталье Николаевне раскачивался с чудовищной амплитудой, от полного отрицания каких бы то ни было ее умственных и моральных достоинств и признания ее личной вины за смерть поэта до категорического утверждения ее абсолютной непричастности к январской трагедии 1837 года. Вот только одна выдержка из статьи, появившейся еще при жизни Натальи Николаевны: «В Москве произошла роковая встреча [Пушкина] с H. Н. Гончаровой, — той бессердечной женщиной, которая загубила всю его жизнь».

Такое мнение господствовало очень долго, и не только на страницах публицистической литературы. В 1920-х годах в аудиториях школ, рабфаков и ликбезов устраивались театрализованные публичные суды над убийцами Пушкина, в том числе и над Натальей Николаевной. В этих представлениях не гнушались участвовать и серьезные литераторы. Достаточно напомнить, что говорила Марина Цветаева о Наталье Николаевне: «Было в ней одно: красавица. Только — красавица, просто — красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая как меч. И — сразила». И Анна Андреевна Ахматова считала жену Пушкина чуть ли не участницей заговора против поэта на стороне Геккерна.

Только в 1960–1970-е годы общественное мнение о жене поэта стало приобретать прямо противоположный характер, хотя отголоски тех споров доносятся до сих пор. Иногда даже из-за океана. Так, в доброжелательной и насквозь пропитанной неподдельным восторгом к русской культуре и ее представителям книге американки Сюзанны Масси «Земля жар-птицы», написанной в 1980 году, сказано, что «в пылу романтического увлечения в 1835 году Глинка, подобно Пушкину (курсив мой — Н. С.), совершил ошибку, женившись на красивой, но глуповатой семнадцатилетней девушке, ничего не смыслившей в музыке». Мы не собираемся оспаривать ни ту, ни другую точку зрения, хотя наши симпатии и находятся полностью на стороне Натальи Николаевны. Здесь же нам просто хотелось показать, как эти, казалось бы, неразрешимые противоречия находили отражение в петербургском городском фольклоре. И только.