Призраки
Шрифт:
«Товарищество» и «братство» — это были его любимые слова.
В тот вечер, когда Олсон Рид застал в кладовой мисс Лерой, целующуюся с коридорным, бывшим студентом факультета свободных искусств, отчисленным из нью-йоркского университета, он принялся им выговаривать, что это все — от лукавого, и что поцелуи суть первый шаг на пути к блуду. Шлепая своими мясистыми красными губами, Олсон Рид говорил всем и каждому, что он бережет себя для супружеской жизни, хотя на самом деле все объяснялось гораздо проще: никто не хотел за такого замуж.
Уайт-Ривер для Олсона Рида был райским садом, подтверждением тому, что Создатель проделал замечательную работу.
Олсон наблюдал за горячими ключами, за кипящими гейзерами и озерцами
Когда у Олсона был выходной, он брал с собой Библию и шел бродить по лесам, в облаках пара и серном тумане. Он распевал «Изумительную благодать» и «Ближе, Господь, к Тебе», но только пятые или шестые куплеты, никому неизвестные и такие странные, что вполне можно было подумать, что он сочинил их сам. Олсон сходил с дощатой дорожки и, пройдя по спекшейся тонкой корочке кальция, которая образуется по тому же принципу, что и лед на воде, преклонял колени у самого края бурлящего, вонючего озерца. И вот так, на коленях, он молился Господу вслух, в полный голос, испрашивая божественного благословения для себя и прощения заблудшему коридорному. Он молился своему Богу, Всемогущему Господу, Создателю небес, Земли и всего сущего в мире. Он молился за бессмертную душу каждого помощника официанта, поименно. Перечислял грехи каждой горничной из отеля. Голос Олсона возносился к небесам вместе с паром, он молился за Лайзу, которая носит слишком короткие юбки и ублажает орально всякого постояльца, который готов расстаться с двадцатидолларовой купюрой. Туристы с детьми стояли поодаль, на безопасной дощатой дорожке, и им было слышно, как Олсон молит Господа проявить милосердие к официантам Эвану и Лео, которые погрязли в распутстве и каждую ночь совершают греховный акт содомии. Заливаясь слезами, Олсон кричал в полный голос, вымаливая прощение для Дьюи и Бадди, которые, пока моют посуду, нюхают клей из плотного бумажного пакета.
Там, у самых врат Ада, Олсон выкрикивал обличения, обращаясь к деревьям и небу. Вечером, по окончании работы, он делал свой ежедневный доклад Господу Богу: кричал о твоих грехах звездам, таким поразительно ярким, что они просто сливались друг с другом на ночном небе. Он умолял Господа о милосердии — для других. Для тебя.
Да, Олсона Рида здесь не любили. Сплетников никто не любит.
Они все знали эти истории. Про женщину, обернутую в оливковое масло. Про парня с собакой, которые оба сварились заживо. Но Олсон слушал эти истории с особенным интересом; его глаза сверкали, как два леденца. Это было подтверждение тому, что так мило и дорого его сердцу. Вот она, самая главная истина. Доказательство, что Бог все видит. От Бога не спрячешься. Если ты сделал что-то не то, этого уже не исправишь. После смерти мы станем гореть в аду, и нам будет так больно, что мы пожалеем, что нельзя умереть еще раз. Мы проведем вечность в мучениях, в некоем потустороннем пространстве, и никто в целом мире не захочет поменяться с нами местами.
Здесь мисс Лерой снова сделает паузу. Прикурит новую сигарету. Нальет вам еще пива.
Есть такие истории, скажет она, которые быстро изнашиваются, если их часто рассказывать. С каждым разом их драматизм потихонечку выгорает, они звучат все глупее и бледнее. А есть истории, которые изнашивают тебя. Чем чаще ты их рассказываешь, тем сильнее они становятся. Эти истории напоминают тебе, каким ты был идиотом. Был, есть и будешь.
Есть истории, говорит мисс Лерой, рассказывать которые равносильно самоубийству.
Здесь мисс Лерой постарается сделать так, чтобы слушатели слегка заскучали. Она расскажет о том, что вода, нагретая до температуры 158
Типовой горячий источник в Уайт-Ривере — это скважина, которая открывается в маленький прудик, обрамленный по краю коркой из кристаллизировавшихся минералов. Средняя температура воды — 205 градусов по Фаренгейту.
Одна секунда в такой воде — и носки придется снимать уже вместе со ступнями. Вареная кожа на руках прилипнет к первому же предмету, к которому ты прикоснешься, и снимется так же легко, как перчатка.
Организм пытается спасти себя сам, сгоняя жидкость к месту ожога, чтобы остудить жар. Ты обливаешься потом; обезвоживание происходит быстрее, чем при самом тяжелом поносе. При такой обширной потере жидкости кровяное давление падает. С тобой случается шок. Все жизненно важные органы начинают отказывать один за другим.
Ожоги бывают первой, второй, третьей и четвертой степени. Они бывают поверхностными и глубокими, ограниченными и обширными. При поверхностных ожогах, или ожогах первой степени кожа краснеет, но не покрывается волдырями. Это похоже на солнечные ожоги, когда верхний, отмерший слой кожи шелушится и «облезает». При глубоких ожогах третьей степени кожа проваривается насквозь и становится сухой и белой, как кожа на пальце, когда ты, вынимая пирог из горячей духовки, задеваешь костяшкой нагревательный элемент. При ожогах четвертой степени происходит омертвение не только кожи, но и подлежащих тканей: мышц, сухожилий и прочего.
Для определения размера ожога врачи используют «правило девяти». Голова — это девять процентов всей кожи тела. Каждая рука — девять процентов. Каждая нога — восемнадцать процентов. Спина и передняя часть туловища — по восемнадцать процентов каждая. Один процент — шея, и получается сто процентов
Один глоток такой горячей воды вызывает обширный отек гортани, и как следствие — смерть от удушья. Горло распухает, воздух не может проникнуть в легкие, и ты умираешь
Мисс Лерой рассказывает об этом, как будто читает стихи. Скелетизация. Сокращение кожи. Гипокалиемия. Все судебно-медицинские следственные критерии: преимущества современной судебной экспертизы над старомодными методами коронеров. Непонятные длинные слова, которые уводят слушателей. К безопасным абстракциям. Маленькая передышка, перерыв в повествовании, прежде чем мисс Лерой перейдет к самому худшему.
Можно всю жизнь строить стену из фактов между собой и реальностью.
И вот однажды, в один из таких февральских вечеров, больше, чем полжизни назад, мисс Лерой и Олсон, повар, остались в гостинице совсем одни. Накануне, за день до этого, был сильный снегопад, глубина нового снежного покрова составила три фута, и снегоуборочные машины еще не добрались до гостиницы.
И вот, как обычно по вечерам, Олсон Рид берет свою Библию и идет по сугробам к лесу. Тогда здесь еще были койоты. И пумы. Распевая «Изумительную благодать» и ни разу не повторяя один и тот же куплет на протяжении целой мили, Олсон уходит в ночь, белая фигура на белом снегу.
Две полосы шоссе № 17 скрылись под снегом. Неоновый указатель: «Гостиница» — горит зеленым на железном столбе на заасфальтированной площадке перед входом. Мир снаружи, как и в любой зимний вечер — сплошная чернота, слабо подсвеченная лунным светом. Лес за гостиницей — черные силуэты сосен, тянущихся к темному небу.
Молодая и стройная мисс Лерой и думать забыла об Олсоне. Она не задумывалась о том, как далеко он ушел, пока не услышала волчий вой. Она рассматривала свои зубы в отполированном до зеркального блеска лезвии ножа для масла: какие они у нее ровненькие и белые. Она уже привыкла, что Олсон орет каждый вечер на улице. Привыкла к его голосу, который выкрикивал ее имя, а потом называл некий грех, действительный или воображаемый. Она курила сигареты, Олсон вопил в лесу. Она танцевала. Олсон просил Господа Бога простить ей ее прегрешения.