Призраки
Шрифт:
Ее язык распухает, челюсти раскрываются под давлением, и язык вываливается изо рта, и торчит между губами, раздутыми, точно велосипедные шины. Бактерии пробиваются вверх по гортани, в черепную коробку, где мозг — мягкая пища.
Миссис Кларк дома, переходит из комнаты в комнату, носит с собой телефон, оттирает стены, моет стеклянные люстры, в которых полно мертвых мух.
Пройдет еще день, и мозг Кассандры запузырится и потечет красно-коричневой жижей из носа и ушей. Мягкая масса полезет наружу из запавших глазниц, куда провалились глазные яблоки.
Микрофон чутко улавливает этот
Появляются плотоядные жуки. Сороки и мыши. Птицы щебечут в лесу, каждая трель — яркая, как разноцветные огоньки. Дятел слушает, склонив голову набок, как в коре копошатся жучки. Он стучит клювом по дереву.
Кожа провисает, ложится складками поверх костей, размягченные внутренности вытекают из тела Кассандры. Впитываются в землю. И остается лишь кожа и кости, в лужице ее собственных разжиженных тканей.
В наушниках у помощника шерифа мыши с хрустом едят жуков. Змеи глотают визжащих мышей. Каждому хочется быть последним звеном в пищевой цепочке.
Миссис Кларк дома, разобрала все бумаги в комнате дочери, в ящиках ее стола. Письма на плотной розовой бумаге. Старые открытки ко дню рождения. И листок, вырванный из разлинованного блокнота, на котором написано карандашом, Кассандриным почерком:
Писательский семинар в полном уединении: Оставь привычную жизнь на три месяца…
Золотую рыбку миссис Кларк спустила в унитаз, еще живую. Потом надела пальто.
В ту ночь в наушниках у помощника шерифа прозвучал женский голос:
— Так вот где ты пропадала? На этом писательском семинаре? Это там тебя так истязали?
Это был голос миссис Кларк, и она говорила:
— Мне очень жаль, но лучше бы ты так и осталась пропавшей без вести. Когда ты вернулась, это была уже не ты. — Она говорила: — Когда тебя не было, я любила тебя сильнее…
И сейчас, когда миссис Кларк рассказывает нам все это в синем бархатном холле, она говорит:
— Я воспользовалась снотворным. — Она сидит на ступеньках, где-то на середине большой синей лестницы.
Она говорит: — Когда я увидела микрофон, я сразу сбежала оттуда.
В ту ночь в каньоне она уже слышала, как помощник шерифа ломится сквозь кустарник, чтобы ее задержать.
Она не вернулась в свой чистый дом. Вся работа, которую она так ненавидела, была уже сделана.
У нее ничего не осталось, только пальто и сумка. Она позвонила по телефону, указанному в записке Кассандры. Она встретилась с мистером Уиттиером, а потом — с нами, со всеми.
Миссис Кларк смотрит на наши руки и ноги, обмотанные тряпьем, на наши спутанные волосы и впалые щеки, и говорит:
— Я не была для него… никем. Я никогда не любила Уиттиера.
Миссис Кларк говорит:
— Мне просто хотелось узнать, что случилось
На самом деле это мистер Уиттиер убил ее девочку. Она говорит:
— Мне хотелось узнать почему.
22.
Хваткий Сват один в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса. Там мы его и находим. Целыми днями, когда горит свет, он стоит в одиночестве перед длинным столом из темного дерева. Ширинка расстегнута. В руке — мясницкий нож. В глазах: рубить или не рубить?
Кх-ррк — тот самый звук из семейного ритуала.
Подтверждение тому, что твои самые худшие страхи, все, что есть в жизни плохого, когда-то закончится. Пусть сегодня все плохо, вполне может статься, что завтра все будет опять хорошо.
Хваткий Сват больше не просит нас сделать тот самый решающий взмах ножом. С чего бы нам вдруг помогать ему, чтобы он получил ведущую роль? Нет, если он хочет себя изувечить — пусть увечит. Но сам.
Ножки стола сделаны в виде шаров самых разных размеров, поставленных друг на друга. Шары, которые соприкасаются с полом и со столешницей, они размером с яблоко. Шары посередине — размером с арбуз. Все четыре ножки — того же сально-черного цвета. Длинный и узкий, как гроб, стол кажется вырезанным из черного воска. Длинный, плоский и засаленный настолько, что в нем уже не отражается ничего.
Хваткий Сват, как всегда, стоит у стола, держа нож наготове. Подбородок прижат к груди. Глаза наблюдают за членом, который выглядывает из расстегнутой ширинки, точно так же, как кот наблюдает за мышиной норкой.
Стены в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, затянуты атласом, таким же блекло-зеленым, как и в тот, невообразимо далекий день, когда мы впервые вошли в это здание. Сто лет назад. Зеленый атлас выглядит влажным. И скользким. Тонкие полосы позолоты украшают резные спинки кресел, фигурные плинтуса и светильники с электрическими свечами на зеленых атласных стенах.
В неглубоких нишах в стене, тоже затянутых зеленым атласом, стоят изваяния, изображающие обнаженных людей, мускулистых мужчин и грудастых женщин, которые из-за этой своей мускулистости и грудастости кажутся попросту жирными. Эти статуи, чуть выше среднего роста взрослого человека, стоят на гипсовых пьедесталах, раскрашенных черным с зеленым, под малахит. Одни держат в руках копья и щиты. Другие просто стоят, выпятив зад: ноги вместе, спина слегка выгнута. Их ноги и задницы все заляпаны отпечатками грязных рук и покрыты белыми шрамами в тех местах, где гипс царапали и ковыряли ногтями, Но не выше талии. Выше просто не дотянуться.
Мы поднимаемся по лестнице из Китайской императорской галереи, переходим из красного в зеленое, и сегодня наш Хваткий Сват уже полностью вывалил член из штанов.
Задыхаясь и кашляя, держась рукой за грудь, Преподобный Безбожник говорит:
— Они уже рядом, люди… они нас спасут… они там, снаружи. Их слышно.
Агент Краснобай говорит из-за камеры:
— Если ты его режешь, то режь сейчас.
И, сжимая в руке большой нож, Хваткий Сват говорит:
— Что?