Призраки

Паланик Чак

У меня в комнате висит плакат: «Занят делом = счастлив». Ширли говорит, что такой же плакат висит в комнате каждого из обитателей Приюта. Комнаты освещаются специальными лампами полного спектра, которые воспроизводят естественный солнечный свет, чтобы в коже вырабатывался витамин и чтобы у нас было бодрое настроение. Ширли говорит, что официально наши комнаты называются «номерами». Я, например, живу в «номере б-В». По всем документам я прохожу как «пациент 6-В».

Информация об обитателях Приюта, говорит Ширли, используется для целого ряда параллельных исследований. Например, как обеспечить нормальные условия существования людей в изолированных космических колониях.

Да, случается, что Ширли выдает очень полезные сведения. — Представь

себе, — говорит Ширли, — что ты — космонавт, живущий в гостинице «Рамада» на планете, которая находится всего в шести милях к юго-западу от Сиэтла.

Ширли, ее голос из интеркома по вечерам… она спросит меня об отце, о его гениальной задумке, из-за которой я тут оказалась. Потом Ширли отпустит кнопку со своей стороны и будет ждать моего ответа.

Отец не учился в университете, но зато он умел делать деньги. Он знал ребят, которые дожидались, когда ты уедешь из дома на все выходные, а потом заявлялись к тебе во двор с целой бригадой рабочих и спиливали двухсотлетнее ореховое дерево. Обрубали все ветки, а ствол аккуратно распиливали на части. Прямо там, во дворе у тебя перед домом. Соседям они говорили, что их нанял ты. К тому времени, когда ты возвращался домой, твое дерево уже давно обреталось, срубленное, обработанное и высушенное, на какой-нибудь фабрике за дюжину штатов отсюда.

Вполне может быть, что оно к тому времени уже превратилось в предмет мебели.

Это и есть та самая предприимчивость, которая до усрачки пугает людей с университетским дипломом.

У отца были карты. Карты с захороненными сокровищами, как он их называл.

Эти карты с сокровищами остались с 1930-х годов, со времен Великой Депрессии. Была такая организация. Управление общественных работ. Они нанимали людей, чтобы те ездили по стране и вели перепись всех заброшенных кладбищ, во всех штатах. Во всех. Это было такое время, когда большинство этих маленьких кладбищ шли под снос или впадали в забвение под щебеночно-асфальтовым покрытием. Эти старые кладбища пионеров — все, что еще оставалось от городов, исчезнувших с карт больше ста лет назад. Быстро выросшие города, стены которых давно раскрошились, а пыль унес ветер. Деревянные города, сгоревшие дотла во время лесного пожара. Поселения у исчерпанных золотых приисков. У закрытых железнодорожных веток. Их давно уже нет. Остались только кладбища: заросшие сорняками участки с опрокинутыми надгробиями. Папины карты с сокровищами — это были карты УОР с указаниями, где находится каждый такой участок, сколько там могил и какие надгробные камни.

Каждое лето, во время школьных каникул, мы с папой ездили по старым кладбищам, обозначенным на картах. В Вайоминг или Монтану, в пустыню или в горы, где исчез целый город. Скажем, Новый Киган, штат Монтана, от которого не осталось вообще ничего, кроме древних надгробий. А за эти надгробия магазины садовых товаров в больших городах давали хорошие деньги. В Сиэтле или Денвере. В Сан-Франциско или Лос-Анджелесе. За гранитных ангелов ручной работы. Или спящих собачек, или овечек из белого мрамора. Людям нравится украшать свои новенькие сады чем-нибудь древним, замшелым, старинным. Чтобы всем сразу было понятно, что это не просто так милый садик. Чтобы показать всем и каждому, что тут живут люди с деньгами, и деньги были у них всегда.

Там, в Новом Кигане, не осталось ни одного надгробия, на котором можно было бы хоть что-то прочесть.

— Крем для бритья, — объяснил мне папа. — Крем для бритья или мел. Идиоты. Кладбищенские уроды.

Он объяснил, что люди, которым нравится гулять по заброшенным кладбищам и читать надписи на памятниках — едва различимые надписи, стертые временем и кислотными дождями, — наносят на надгробие слой крема для бритья. Излишки крема «сбривают» картонкой, а в выгравированных знаках он остается. Белые буквы и цифры легко читать, их удобно фотографировать. Но вот в чем гадство: в креме для бритья содержится стеариновая кислота. Понятно, что никому не приходит в голову вымыть после

себя испачканное надгробие. И кислота разъедает камень. Другие любители кладбищенской экзотики натирают надгробия мелом; при этом поблекшая эпитафия выделяется на белом фоне чуть более темным цветом. Меловая пыль, то есть раскрошенный гипс, забивается в невидимые трещинки в камне. И в следующий раз, когда идет дождь… гипсовая пыль намокает и разбухает, увеличиваясь в размерах в два раза. Точно так же, как древние египтяне расщепляли каменные блоки для пирамид при помощи деревянных клиньев, разбухшая меловая пыль медленно разрывает поверхность каменного надгробия.

Эти упоминания про стеариновую кислоту, гипс и египетские пирамиды, они доказывают, что мой папа был не идиот.

Он говорил мне, что все эти кладбищенские исследователи, исполненные самых благих намерений, в конце концов, уничтожили то, что, по их утверждениям, они так любили.

И все-таки там мне было хорошо, в эти последние летние дни, вдвоем с папой, на том холме, где раньше был город под названием Новый Киган, штат Монтана. Жаркое солнце обжигало высохшую траву. В траве были ящерицы, такие коричневые. Которые, если поймать их за хвост, оставят хвост у тебя в руке.

Если бы мы смогли прочитать надписи на надгробиях, мы бы узнали, что почти все население города умерло в один месяц. Это была первая вспышка смертей того, что потом назовут вирусом Кигана. Вирусная опухоль мозга, которая вырастает буквально за несколько дней.

Папа продал целую партию ангелов и овечек магазину садовых товаров в Денвере. По дороге домой он уже жевал аспирин и едва удерживал руль нашего грузовичка. Папа и мама умерли в больнице еще до того, как приехала бабушка.

После этого все успокоилось на десять лет. До тех пор, пока в мозге мисс Фрасур не обнаружили опухоль размером с лимон. Пока вирус у меня в крови не достиг критической массы, и я не стала заразной.

В наше время меня не могут просто убить. И не знают, как вылечить. Все, что власти могут со мной сделать — изолировать в Приюте, в рамках мер по борьбе со стихийными бедствиями.

Этот новенький парень, который с большим членом… я знала, что он должен чувствовать. Потому что я чувствовала то же самое, когда меня привезли сюда. У него никого не осталось. Родные умерли. Друзья тоже умерли. Может быть, полшколы умерло — если он пользовался популярностью. Он целыми днями сидит один, у себя в комнате. Ему страшно. Но он все же надеется, что врачи найдут обещанное лекарство.

Я могла бы ему подсказать, что и как. Ввести в курс дела. Успокоить его. Помочь приспособиться к жизни в Сиротском приюте.

В тот последний хороший день моей жизни мы с папой доехали до Денвера, штат Колорадо, где он знал один магазинчик, торгующий всякими антикварными штуками для украшения сада. Чугунными оленями и бетонными птичьими купальнями, сплошь заросшими мхом. Почти все, что там продавалось, — это были краденые вещи. Хозяин магазина расплатился с отцом наличными и помог ему сгрузить ангелов с грузовичка. У хозяина был маленький сын, который вышел из дома и встал на дорожке, наблюдая за тем, как они разгружают машину.

Мы с Ширли общаемся по интеркому, и сейчас я нажму кнопку и спрошу про этого нового парня… у него, случайно, не рыжие волосы, такие кудрявые? А глаза — карие?

Он примерно моего возраста? Я спрошу: он откуда? Не из Денвера? И чем занимались его родители, которые умерли? Может быть, у них был магазин всяких старинных штуковин для сада?

23.

Призрачий огонек — наш единственный свет. Костер в непроглядной ночи. Наш последний шанс. Голая лампочка на столбе в центре сцены. Клапан сброса давления. Для безопасности. Чтобы старый театр с газовым освещением не взорвался. По старинной театральной традиции, ночью на сцене всегда оставляют свет — отпугивать привидений, чтобы никому из них не пришло в голову поселиться в здании.