Призвание(Рассказы и повесть о пограничниках)
Шрифт:
Прочитав при свете зажженной спички радиограмму Джураева, Булатов с трудом нацарапал на ней: «Убежден, вода будет…»
— Обвал, товарищ секретарь! — испуганно воскликнул Сахаров.
Ветхий сруб не выдержал. Одно бревно подалось под давлением песка, и он плотной струей брызнул на середину колодца.
Песок как вода. Если вода прорвалась где-нибудь сквозь плотину самой маленькой струйкой, всей плотине грозит разрушение.
Булатов собрал последние крохи сил, поднялся, пошатываясь, и прижался спиной к стенке, закрыв отверстие. Сахаров и Никитин продолжали наполнять
— Разрешите, я постою? — попросил было Сахаров.
— Копайте, копайте! — приказал Булатов и смежил веки.
Желтые, оранжевые, красные круги завертелись перед глазами. Круги все расширялись и расширялись и вдруг превратились в колышущееся озеро, обрамленное яркой зеленью тамариска и тополей. А на берегу вдруг возникли жена с детьми. «Родные мои!..»
Вместе с женой, вместе с Андрюшей и Оленькой Булатов шел берегом озера к полю красных и желтых тюльпанов.
И снова закружились перед глазами разноцветные круги, закружились и пропали.
С однотонным шорохом сыпался песок в ведро, однотонно повизгивал железный ворот, вытягивая наполненное ведро на поверхность…
Скоро, совсем скоро — Булатов был уверен в этом — зацветут Каракумы.
Советские люди проложат здесь каналы, воды Амударьи оросят бесплодную пустыню, и, может быть, вот в этом самом месте, где Булатов и его товарищи с таким упорством, с такой яростью копают сейчас песок, чтобы добыть несколько ведер воды и скорее пойти в бой, возникнет громадный оазис, раскинутся виноградники и хлопковые поля и впрямь зацветут тюльпаны…
Нет, нет, он не упадет, не пустит в колодец проклятый сыпучий песок!
— Вода, товарищ секретарь! — воскликнул вдруг Сахаров.
Воды еще не было, но песок опять стал влажным.
— Копайте! — прохрипел Булатов.
А наверху люди с жадностью хватали прохладный, влажный песок, клали его себе на голову, подносили к губам, сосали.
Еще несколько ведер, и вот наконец-то вода!..
А Булатов все стоял, упершись ногами в песок и спиной в стенку колодца. Ему поднесли котелок. Он отхлебнул несколько глотков, больше нельзя — в таком колодце не может быть много воды.
Он считал котелки:
— …двадцать девятый, тридцатый…
Пятьдесят котелков! По полкотелка на человека. Но надо еще напоить лошадей. На сто лошадей по пять котелков — пятьсот котелков.
— …триста седьмой, триста восьмой… — считал он котелки, наполненные водой.
— Пейте, товарищ секретарь! — предлагали пограничники.
— Не хочу! — отвечал Булатов.
Вскоре вода иссякла. На дне осталась только мутная жижа.
— Командир приказал подниматься, — сообщили Булатову.
Но он уже не слышал. Он потерял сознание и упал, ударившись головой о стенку.
Его осторожно вытащили наверх, обмыли ему лицо, с трудом сквозь стиснутые зубы влили в рот воды, а он бредил и звал кого-то. Он уже не мог видеть две сигнальные ракеты Джураева, которые взметнулись далеко-далеко над барханами.
ПРИЗВАНИЕ
Совсем неожиданно для Федора его направили в школу служебного собаководства. Однако, когда он приехал туда, все овчарки были уже закреплены за курсантами. Пожалуй, это и к лучшему. Откомандируют обратно в отряд и, может, назначат в учебный кавэскадрон.
— Вы где работали до призыва в армию, товарищ Стойбеда? — спросил начальник школы.
— На Горьковском автозаводе бетонщиком.
— Ударник… — читая анкету Федора, удовлетворенно сказал начальник. — Хорошая у вас профессия, упорства требует. А до завода работали на конеферме?.. Не боялись лошадей?
— Не боялся, товарищ майор. Я с детства в колхозе при лошадях был.
Федор обрадовался: может быть, и в самом деле удастся перейти в кавэскадрон. Но радость оказалась преждевременной.
— Я вам дам щенка, — сказал начальник, — но предупреждаю: щенок хилый, надо выходить.
Значит, школа. Ну что ж, если оставляют, — видно, так и надо…
Щенок Джек неподвижно лежал в будке и не залаял на Федора, не заворчал, не завилял хвостом. Глаза его слезились.
— Ничего не получится! — посочувствовали курсанты.
Но что же делать? Придется выхаживать этого заморыша.
Так Джек стал предметом постоянных забот и волнений Федора Стойбеды.
— Ты вроде няньки! — смеялись курсанты, глядя, как Федор бережно промывает Джеку глаза, протирает ваткой раковины ушей, расчесывает гребешком шерсть и так старательно чистит ее щеткой, а потом приглаживает суконкой, словно это самое увлекательное занятие.
Хуже всего было то, что Джек оказался бестолковым и неспособным к выполнению самых простых заданий. Другой на месте Федора давно бы вышел из себя, а может, не утерпев, дал бы щенку затрещину, но Федор во всем следовал советам и указаниям инструктора и неукоснительно соблюдал правила дрессировки.
Ни разу не ударив, не обругав Джека, он часами проделывал с ним одно и то же упражнение.
Наблюдая, как Стойбеда приучает Джека подниматься на лестницу, показывая ему кусок сахара и повторяя условную команду, начальник школы говорил инструктору:
— Пожалуй, из паренька выйдет неплохой проводник.
«Ко мне!», «Гуляй!», «Стоять!», «Рядом!», «Ползи!». Наконец и Джек стал исполнять все эти команды не хуже других молодых собак.
Весной Джеку исполнилось одиннадцать месяцев. У него выросли все зубы, и он стал похож на волка. На клинообразной голове торчали острые длинные уши. Прямой нос, темные быстрые глаза придавали морде Джека породистый вид, хотя и было известно, что он метис. Мускулистая шея переходила в широкую грудь. Крепкие лапы со сжатыми в комок когтями свидетельствовали, что Джек отличный бегун.