Призвание
Шрифт:
Оттеняемое этими мелкими звуками безмолвие разливалось сильнее: таким бывает и море возле барок. Спокойствие мистического убежища, где Ганс двигался, точно на картине, как можно мысленно гулять среди пейзажа, нарисованного фламандским примитивистом. Ничто мирское не заявляло больше о себе. Однако человеческие существа жили позади этих окон, спасаясь от страстей, забот, борьбы, тщеславия и роскоши. Иногда проходила какая-нибудь монахиня, очень тихая, так мало похожая на человеческое существо, напоминавшая белого и черного лебедя — направляясь к часовне, где словно развертывались псалмы.
Ганс с завистью смотрел на нее,
— Вот счастье! — сказал он своей матери.
— Так только кажется, Ганс, потому что мы здесь временно. Здесь хорошо неодушевленным предметам. Но зна ешь ли, что думают эти женщины, скрытые в монашеских кельях?
— Они счастливы, — отвечал горячо Ганс.
Было понятно, что он думал о себе самом, защищал свое дело.
— Да, но счастье их холодно, как счастье умерших.
Мать и сын замолчали. В эту минуту они ощущали возле себя присутствие Бога.
Глава III
Часто также во время этих прогулок, необходимых для здоровья Ганса, они направлялись вдоль набережных, в приятном соседстве с водой. Г-жа Кадзан предпочитала эти прогулки по городу. Когда они ходили в окрестности, дома постепенно скрывались из вида, только одни колокольни Брюгге были еще видны и занимали горизонт. Казалось, что их присутствие было не только материальным, но они в то же время омрачали мысли Ганса, возобновляли свою власть.
В городе, напротив, в лабиринте извилистых улиц колокольни не отовсюду были видны, закрывались крышами и зданиями. Ганс, казалось, снова владеет собою, чувствовал себя более свободным, избавленным от их влияния и от напоминания об избранном им пути. Вот почему г-жа Кадзанд, впечатлительная к оттенкам, ко всему тому, что могло избавить ее сына от постоянного общения с Богом и хотя бы отчасти вернуть его ей, особенно охотно направлялась по юроду, иногда заканчивала свои вечерние прогулки заходом к подруге, г-же Данэле. Точно случайно, благодаря безмолвному содействию набережных и улиц в Брюгге, которые пересекаются, закругляются, поворачиваются, возвращаются друг к другу, точно шест на веретене, они всегда приходили после нескольких поворотов в quai du Miroir, где жили Данэле.
В этом состояла трогательная хитрость г-жи Кадзан, которая преследовала свой план. Она скоро заметила, что Вильгельмина чувствовала смущение в присутствии молодого человека. Он был так красив, ее Ганс, особенно с тех пор, как из-за болезни снова отпустил свои волосы… Точно волнистое пламя увенчивало его бледное чело!
Да, маленькая Вильгельмина была к нему неравнодушна! Полпути было сделано. Она шла навстречу. Пусть Ганс сделает шаг, и более ничто не будет разъединять их, кроме их будущего!
Когда г-жа Кадзан с сыном заходила в сумерки к Данэле, она каждый раз употребляла тот же прием: их принимали в гостиной, состоявшей из двух смежных комнат. Мать Ганса под каким-нибудь предлогом вскоре уводила свою подругу в соседнюю комнату. Молодые люди оставались одни. Нарочно не зажигали ламп, удлиняли грустную сладость спускающихся на землю сумерек, в ожидании наступления вечера… Это минута, когда душа страдает, чувствует себя одинокой, хочет довериться. Вильгельмина от природы была скромна; она быстро краснела. С некоторых пор она краснела каждый раз, как обращалась к молодому человеку. В сумерки она должна была чувствовать себя смелее и не стала бы краснеть, так как люди краснеют оттого, что на них смотрят.
Вильгельмина беседовала тогда с Гансом о тысяче приятных пустяков, о пансионе, о подруге, которая писала ей, о прочтенной книге, о предстоявшем путешествии.
— А вы, вы не хотели бы путешествовать, Ганс?
Она называла его без стеснения Гансом. Они так давно знали друг друга!
Они вместе росли детьми.
Вильгельмина, однако, чувствовала, что что-то изменилось. Когда она вернулась из пансиона и увидала Ганса, выросшего, очень изменившегося, с пушком над губами, он показался ей первый раз чужим человеком, который не был похож на ее товарища детства.
Он был красив, этот Ганс!
Когда он взглядывал на нее, она краснела. Она не знала, почему. Это было глупо. Однако она краснела. Когда его не было, она хотела его видеть, ей казалось, что она так много должна сказать ему; когда они были вместе, она ничего не помнила, она не смела. Он был так образован, он получил все награды, все венки. Теперь он станет ученым, как его отец; ведь он уже работал над книгой.
— Правда, Ганс, ты пишешь книгу?
Ганс ответил "да", ничего не прибавляя, говоря мало, обращаясь с ней, точно с молодой болтливой сестрой, которую слушаешь, думая о другом…
Вильгельмина говорила, говорила, точно сгущавшийся постепенно мрак делал ее серьезной, смелой. Она больше не боялась. Она больше не краснела. Но в этой беседе без лампы казалось, что мрак окутывает и самые слова. Ее голос затихал. Странное влияние тени, в которой есть что-то религиозное и которая заставляет говорить тихо, как в церкви…
Не говоря ничего интимного и конфиденциального, так как ей еще не в чем было признаваться и никакой любви не было, Вильгельмина вкладывала точно сурдинку в свой голос.
Когда люди говорят тихо, кажется, что они имеют секрет, — и вот почему влюбленные говорят тихо.
Г-жа Кадзан из другой комнаты наблюдала за беседой двух молодых людей, все больше и больше стихавшей, точно скрытой, вплоть да неожиданного пробуждения от зажженных ламп, не сомневаясь в этот вечер, что ее план удастся. Провожая их, г-жа Данэле в длинном коридоре поцеловала подругу, но была очень удивлена, найдя ее вуаль смоченным, а щеки влажными…
— Что с тобой? Ты плакала.
— Нет! Ничего!.. — Затем, признаваясь, она прибавила: — Это от радости! — И она обняла свою старую подругу, точно они должны были разделить большое счастье.
Глава IV
Г-жа Данэле, действительно, смотрела не без удовольствия на зарождавшуюся идиллию. Она еще не знала чувства Ганса. Ее подруга рассказала ей о своей печали, о своих опасениях. Но такие мечты о духовной жизни очень часто встречаются у молодых людей и молодых девушек, воспитанных священниками и монахинями. Будет ли Ганс упорствовать? Это было мало правдоподобно, хотя он еще ни в чем не проявлял своей любви к Вильгельмине. Что касается девушки, то она, по-видимому, была увлечена им… У матерей есть инстинкт, который их предупреждает. Точно у них внутри остается телесная связь с ребенком, которая никогда не прекращается совершенно. Когда только ребенок испытывает какое-нибудь потрясение, хотя бы даже отрадное потрясение любви, это передается посредством чувств — точно волна на поверхности возмущенной воды — чуткому челу матери.