Призыв
Шрифт:
Потом из массы нечистот вдруг вынырнул ее отец, ухмыльнулся ей и снова уплыл по грязной жиже…
«Фиат» только начал выезжать на шоссе, когда Джинни с визгом выскочила из туалета. Она инстинктивно бросилась вслед за уезжающей машиной, но еще до того, как добежала до парковки, «Фиат» уже пропал из вида.
Джинни сидела на одном из столов для пикника, глядя на туалет. Небольшое коричневое здание теперь казалось ей угрожающим.
Это здание, стоявшее одно-одинешенько посреди пустыни, как единственный знак человеческого вмешательства в плоский и пустой мир, казалось здесь
Джинни содрогнулась. Она на самом деле это видела или ей показалось? Картина была настолько безумной, что поверить в нее было трудно.
Если бы женщина услышала нечто подобное от кого-то другого или прочитала о подобном случае, то сразу бы отбросила подобную чушь. Даже теперь ее рациональный разум подсказывал, что все это – игра воображения, что страхи и опасения заставили ее увидеть весь этот кошмар. Мог ли на самом деле ее отец жить в баке для нечистот под женским туалетом посреди пустыни?
Нет.
Но она видела, как он плавал в дерьме. Он ухмыльнулся ей.
Джинни знала, что ей следует уехать отсюда, рассказать обо всем Мэри-Бет, а потом – полиции, но, несмотря на то, что она видела, несмотря на испытанный ею страх, Джинни не была уверена в том, что видела отца там, внизу. Как такое могло быть? Ни одно человеческое существо не могло жить в подобных условиях. И в этом не было никакого смысла. Зачем ему было уезжать из дома и жить под туалетом?
Джинни встала с пластикового стола и поправила шорты, врезавшиеся ей в ягодицы. Затем медленно пошла по извилистой цементной дорожке. Ей нужно убедиться. Она должна посмотреть.
В туалете было темно, единственным источником света служили рассеянные солнечные лучи, бившие через открытую дверь. Сердце Джинни бешено билось. Она подошла к туалету. Запах был все таким же неприятным; возможно, он стал еще сильнее. Ее чуть не вырвало.
Джинни заставила себя заглянуть в открытую емкость для нечистот и неуверенно позвала:
– Папа?
Озеро фекалий оставалось спокойным.
Она прочистила горло и позвала громче:
– Папа?
На поверхности фекалий появилась белая и ухмыляющаяся голова ее отца.
Джинни попятилась назад; ее сердце забилось так, что она испугалась: вот-вот оно разорвется. Она поняла, что истошно кричит, и заставила себя замолчать. Собрав всю свою смелость, женщина снова подошла к унитазу и заглянула в открытую емкость.
Ее отец уставился на нее; нечистоты текли по его лбу, коричневая жидкость вытекала изо рта.
– Не возвращайся, – прошипел он. Его голос был свистящим и хриплым.
Джинни оглядывалась по сторонам. Что ей следовало делать?
В туалет вошла женщина среднего возраста в модном синем деловом костюме. Она уставилась на Джинни, которая, наклонившись над унитазом, смотрела вниз, и кашлянула.
– Извините, – сказала она, явно испытывая неловкость. – Мне нужно воспользоваться этими удобствами.
Джинни напустилась на нее:
– Вы не можете! Там внизу мой отец!
Женщина попятилась, на ее удивленном лице застыло
Она быстро вышла из туалета, и Джинни снова посмотрела вниз. Там была только тьма, только коричневая жижа.
– Сука! – прошипел голос ее отца откуда-то из бака с нечистотами.
Напуганная и ненавистью, с которой были сказаны эти слова, и обстоятельствами, в которых они прозвучали, Джинни стала неуверенно пятиться назад.
Вдруг над унитазом появилась рука, покрытая экскрементами.
Джинни бросилась к машине и едва успела захлопнуть дверцу, перед тем как потеряла сознание.
Что произошло, когда через несколько часов она пришла в себя, Джинни плохо помнила. Ей помог очнуться полицейский офицер в форме – кто-то, очевидно, заметил ее, уронившую голову на руль, и позвонил в полицию. Джинни помнила, как снова и снова рассказывала свою историю. Помнила, как нахлынула толпа полицейских и ассенизаторов, а потом приехали телевизионщики с камерами.
Джинни не помнила, как отца извлекали из выгребной ямы, но помнила Мэри-Бет. Та обнимала и утешала ее, плакала вместе с ней, объяснялась вместо нее с полицией. Мэри-Бет позаботилась обо всех подробностях и формальностях.
А Джинни всегда думала, будто из них двоих именно она сильная. Она смотрела сквозь решетку, как ее отец беспокойно ходит взад и вперед по цементному полу своей камеры. Здесь никого больше не было, кроме нее и охранника в униформе. Мэри-Бет была в управлении полиции и разговаривала с начальником полиции.
Глаза ее отца были яркими, внимательными и сверкали особым блеском безумного возбуждения. Джинни чувствовала исходившую от него энергию.
Он перестал метаться, обернулся, чтобы посмотреть на нее, а потом бросился к решетке и начал биться о нее головой, при этом ухмыляясь.
– Сука! – визжал он.
– Успокойтесь, вы, там, – приказал охранник.
Слезы навернулись на глаза Джинни – слезы жалости к тому, кем он стал, слезы от утраты того, кем он раньше был. У мужчины, находившегося перед ней, все еще были фигура и лицо отца, но слова, движения, выражения – все это принадлежало какому-то незнакомцу. Слеза скатилась по ее правой щеке, и она вытерла ее пальцем.
– Почему? – Она с трудом сглотнула, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Почему ты это сделал?
Ухмылка отца стала еще шире.
– Я – дерьмо. Я всегда был дерьмом.
Он опустил голову в унитаз и начал трясти ею. Джинни отвернулась, закрыла глаза и снова увидела, как рука отца высовывается из выгребной ямы.
Она покинула камеру предварительного заключения, плача, в сопровождении охранника.
Роберт смотрел на факс, все еще не зная, следует ли ему немедленно сообщить о Виджиле федералам, или нужно подождать. Они, вероятно, уже знали – наверное, у них были люди, чья обязанность следить за криминальными новостями на радио и телевидении, – но пока никто ни из ФБР, ни из полиции штата к нему не обратился. У него было искушение отложить на несколько дней отправку информации по факсу, но, конечно, он не мог так поступить. Роберт подумал о лице Мэри-Бет, когда она смотрела на отца в тюремной камере: бледное, потерянное лицо.