Про чужбину
Шрифт:
– Днем все камеры - настежь. Ходи гуляй по этому, по другим этажам. Хочешь, иди в спортзал, тренируйся. Там - оборудование: штанги, гантели, тренажеры. Дорожка такая, как транспортер. Бежишь, бежишь, а все вроде на месте. Велосипеды. Теннис настольный. Не хочешь спорт, иди в библиотеку. Книжки - на всех языках. И на русском есть, я брал.
– А вас там много ли русских-то было?
– Один я. С Украины - полно, с Румынии, поляков много, чеченов, азербайджанцев. А из России - я один.
Вася сидел у стола - за почетного гостя: круглолицый,
– Вот холодца там нет. Чего нет, того нет. А остальной жратвы - от пуза. Утром обязательно йогурт.
– Чего-чего?..
– Йогурт. Вроде кислое молоко, но сладкое, с фруктовыми добавками.
– Ох и брешет...
– негромко, но явственно сквозь зубы цедил Николай Мазаев. Он по всем хатам за Васей Колуном таскался, пытаясь разоблачить.
– На завтрак - йогурт, - спокойно продолжал Вася.
– Колбаса, сыр, кофе, само собой, хлеб.
– У-ух и брешет...
– шептал Мазаев.
Вслух говорить он уже не решался, боялся, что прогонят, как в первый вечер, когда он устроил скандал. Вывели его тогда мужики и домой отправили.
– Все это - без нормы, от пуза. В обед - густой такой суп дают, суп-пюре. Гороховый, овощной, вроде нашего борща. Потом - мясное с гарниром и фрукты.
– А шампанского не было?
– не выдерживал Мазаев.
– Танцы были. Несколько раз. Под оркестр. Мужиков и баб вместе выпускали. Танцевали. И тогда давали вино и пиво.
– Ну ты же брешешь?! Какие еще в тюрьме танцы!!
– не мог сдержаться Мазаев.
– Николай!
– предупреждали его.
– Иди покури.
Мазаев послушно выходил. И уже там, в коридоре ли, во дворе, кому-нибудь из мужиков доказывал яростно:
– Ведь явно он брешет! Я - лично, от звонка до звонка... И в показные лагеря попадал, есть такие, туда иностранцев возят. Но там... Не дом отдыха! И не детский сад! Та же пайка! Он брешет!
Худой, морщинистый, Николай кидался то к одному, то к другому. Глаза его аж горели.
– Ну и пусть брешет, - успокаивали его.
– А может, и правда. Капитализм...
– Там - еще хуже нашего! Там - полиция! Все - амбалы!! Брешет он...
А вот другие верили. И удивлялись. Особенно бабы. Да и как не удивишься!
– Если не работаешь, то все равно дают пятьдесят марок в месяц на карманные расходы. Хватает... А если работаешь, то триста марок - это самая маленькая зарплата, меньше не бывает. Это когда ходишь двор убирать. Работают в саду, в теплице, у кроликов, в прачечной, в мастерских. И пятьсот, и семьсот марок можно получить.
– А если по-нашему - это сколь?
– Ну, считай... Марка - это десять или двенадцать рублей. А сейчас и больше. Пятьсот - значит, более пяти тысяч, шесть ли, семь.
– Новыми?
– Ну а какими же?
– Шесть миллионов старыми?
– Да.
– За месяц?
– Конечно.
– Да за такие деньги двух дойных коров можно купить!
– Быка два года кормишь, а за него и полторы
Поднимается шум и крик. Потому что такие деньги... Каких не видали. По двести, по триста рублей получка, да и та - лишь в уме: пишут в конторе ведомости, а денег какой уже год не дают.
– Брешет, гад!
– теряя голос, сипел Николай Мазаев.
– Я за уборку, за полтора месяца... С комбайна не слезал... День и ночь... Полторы... И тех не дали... Брешет!
– И, не выдерживая, выскакивал на улицу, на мороз, чтобы остудить голову.
Вася Колун спокойно этот гвалт пережидал. Не торопясь выпивал стаканчик, закусывал холодцом, окисляя его помидорным рассолом, хвалил:
– А вот холодца там нет. Чего нет, того нет.
Когда народ успокаивался, плыли дальше:
– Мыло, шампунь, зубные щетки, паста, бритвы и прочее - все это бесплатно дают. В ихней одежде ходишь. Белье меняют, постельное, нижнее, полотенца хоть каждый день. По коридору ездит телега, шумят: "Кому в стирку!" Кидаешь туда грязное, а чистое выдают.
– Это - жизнь...
– завидовал кто-то.
– Курорты. Попасть бы туда...
– Пожалуйста, - сообщил Вася.
– Поезжай в Берлин, там станция ЦО, прямо в городе. Обойдешь станцию, там - контора. Дают адреса бесплатных ночлежек. И там народ ушлый, объяснят, как попасть.
– А чего, надо податься!
Так и проходил вечер: Вася рассказывал, его слушали. Кто верил, а кто сомневался. Порою шумно спорили, прикладывая к своей жизни. Николай Мазаев обычно до конца не выдерживал, уходил, бросив напоследок: "Брешет Колун!" Но назавтра - как штык!
– он снова прибывал Васины байки слушать. Теперь уже в другом доме.
Зима. Вечера долгие. Бабы платки вяжут. А послушать интересно. Чужая жизнь. Тем более не телевизор, а живой человек.
Бутылку-другую на стол. Соленья, холодец, домашнее сало. Вася Колун - на почетном месте. И пошло-поехало:
– В камере - холодильник, цветной телевизор, шкафы для одежды, тумбочки, стол...
Сегодня в одном доме эта песня, завтра в другой зовут.
Васю Колуна дома ругала мать:
– Не ходил бы по людям, не позорился. Весь хутор гутарит...
– Чего?
– не понимал ее Вася.
– Ославят... А ты еще молодой, тебе жить. А об тебе все... Доездился. Сроду в нашей родне никого не судили.
– А-а...
– отмахивался Вася.
Мать ничего не понимала, и втолковывать ей было бесполезно.
Вася, как всегда, пожил на хуторе пару недель, дождался, когда мать пенсию получит, и уехал. Видели, как он к автобусу шел: в зеленой теплой куртке и кепке с ушами, высокие ботинки - все ненашенское.
Он уехал, понемногу стали забывать и о нем, и о тюрьме немецкой. Жизнь нынче непростая: в колхозе все валится, зарплаты нет, запчастей, горючего для техники купить не на что. А ремонтировать трактора все равно надо. Весна придет, никуда не денется. Сеять надо, да еще сколько с осени непаханого осталось.