Про меня
Шрифт:
Катька очень талантливая актриса – так сыграла этюд «обход врача», что Вика поневоле сыграла врача. Она вдруг как-то приосанилась, принялась важно поглядывать вокруг и действительно стала похожа на врача, окруженного студентами, которые ловят каждое ее слово. Только по-настоящему талантливый актер может так убедительно сыграть, чтобы вовлечь непрофессионала в предлагаемые обстоятельства.
– Идиотка, – простонала Вика, вытирая слезы.
– Это ты идиотка, – немедленно отозвалась Катька.
Вика придет днем, а потом
Вика такая большая, сильная, сердитая – Зверь, а Катька маленькая, тоненькая, в этом своем смешном цветастом платочке. Когда Катька не видит, Вика смотрит на Катьку жалким взглядом, как будто думает: «Ты большая, сильная, а я маленькая, не бросай меня!» Как будто она не Зверь, а потерявшийся ребенок.
Санечка тоже иногда смотрит на Катьку жалким взглядом, как будто думает: «Ты большая, сильная, а я маленький, не бросай меня!»
Мой преподаватель из университета рассказывал: одного очень старого священника спросили: «Святой отец, вы пятьдесят лет принимали исповеди, что вы узнали о человечестве?» Он знаете что ответил? Он сказал: «Я узнал, что взрослых людей не бывает». Это значит – не только я ребенок, и Санечка ребенок, и Вика, особенно когда так несчастны.
…Катька вышла из образа «толпа студентов на обходе», легла в постель, свернулась калачиком, сказала:
– А где Санечка?
Моя главная жизнь
У Санечки лживый голос, лживый взгляд.
– Лето. Ты сидишь дома все лето. Ты хочешь куда-нибудь поехать?
Я тоже могу солгать.
– Нет, не хочу.
Я очень хочу уехать, я больше всего на свете хочу куда-нибудь уехать, а еще больше я хочу закрыть глаза и улететь на луну.
Катька не хочет видеть Вику, Вика ее раздражает.
Катька и меня не хочет видеть. Как будто вокруг Катьки кто-то очерчивает круг, и круг все сужается. Сейчас в нем остались только она и Санечка.
У них теперь свое пространство, где только их слова, их отношения, где они только вдвоем. Он ловит каждый Катькин взгляд, откликается на каждое движение, как будто она его младенец. А Катька любуется Санечкой, капризничает, кокетничает, но все чаще смотрит на него, как будто она младенец, а он ее мама и они одни на всем свете.
А потом она останется совсем одна?..
Я думала, что я буду плакать, прощаться, но я ничего не чувствую, у меня душа отделилась от тела. Душа витает отдельно, как будто не имеет ко мне никакого отношения, а тело без души – какой с него спрос.
И я не страдаю, я как ватная кукла, тело из ваты, голова из ваты. Я только все время повторяю про себя: «Я больше не буду, прости меня, прости», но ЧТО я не буду? И за что прости – за то, что она останется одна?
Моя другая жизнь
1 сентября 2005
Куколка Элик за лето очень вырос. Мне уже не стыдно, что он меня провожает.
– Ты не возражаешь, если я выражу тебе свои соболезнования? Нет?.. – спросил Элик. – Моя мама сказала – тебя очень жалко. Ты столько пережила, ты приемный ребенок, а теперь еще и это. Мы очень тебе сочувствуем.
– Спасибо, – сказала я.
Сегодня в лицее все преподаватели сказали мне слово «соболезнование». Мне странно слышать «соболезнование», странно отвечать «спасибо». Как будто все это театр, и все актеры играют в одной пьесе, а я в другой, и я никак не могу вспомнить правильный текст и играть вместе с ними.
– Извини, что я думал, ты врешь про следы пуль на небе.
– Можешь не извиняться, я врала. Я не видела следов пуль на небе, – призналась я.
Вика с Санечкой приехали из Питера в гости в Сухуми без меня. Я тогда была маленькая.
Они жили в доме на горе, из окна их комнаты было видно море, перед окном была пальма. Кто они были тогда друг другу? Вика говорит, друзья, но любовники, конечно. Вике было за сорок, Санечке за тридцать.
Они сидели на веранде, смотрели на море и вдруг увидели на небе синие и зеленые следы от трассирующих пуль, – так они мне рассказывали. Они поехали домой, в Питер.
Сначала они поехали в Сочи, через Гагры. Там посреди города красивая широкая аллея, и вся аллея была усыпана убитыми людьми. Вика вдруг сказала – остановись!
Вика говорит, она не видела, девочка или мальчик, видела, что ребенок, сидит на обочине около убитых людей. Наверное, это были мои родители. Она сказала – остановись, смотри, открой дверь!.. Санечка сидел, смотрел, думал, а Вика закричала – ко мне!
– Прыг в машину! – кричала Вика.
– Она не понимает по-русски… – сказал Санечка.
– Бери, тебе говорят! – закричала Вика.
Санечка сказал – а что, а если… а Вика закричала – быстро! Он выскочил, взял меня, и мы поехали.
Вика с Санечкой сразу же не могли поделить ничего, что касалось меня. В машине Вика хотела назвать меня Ниной, Нино.
Мне нравится имя Нина. До Пушкина, пока он не ввел в литературный обиход имя Татьяна, оно было аристократическим именем, именем героини.
Вика хотела назвать меня Ниной, а Санечка быстро назвал меня Марусей. Машину начали обстреливать, он крикнул: «Маруся, ложись!», и я сползла вниз, между сиденьями, как будто поняла, откликнулась. Если бы я не откликнулась, они бы до сих пор спорили, как меня назвать.