Про нас с тобой
Шрифт:
«Заберет с собой или здесь убьет?» – немым, но грозным взглядом, как казалось мальчику, спрашивал он у немца. Приготовившись к самому худшему исходу событий, Коля подошел к иностранному мужчине и снизу вверх посмотрел на него.
– Мне нужна еда. Поле. Еда. У тебя есть еда. Принеси еду, – пытался объяснить летчик мальчику, применяя для этого весь свой маленький запас русских слов, включая в них резкие для слуха немецкие звуки.
Коля все понял. Немцу нужны арбузы, тот есть хочет. Но ведь эта еда для них, русских. Помогать немцу – плохо, они ведь наших
и тогда скот горит вместе со степью, задыхается в огне. Коля хмурился, не хотел выполнять то, о чем просил немец. Да и кто ему из наших спасибо скажет, заругают, что подросшие дыни
с арбузами отдал.
– Jetzt ist nicht der richtige Zeitpunkt, um bockig zu sein, Junge! (Сейчас не время для упрямства, мальчик!) – зазвучал над Колиным ухом страшный рокот немецких слов.
Коля не понял ни слова. Только встрепенулся, вперил большие испуганные глаза в летчика и махнул головой, соглашаясь со всем, что тот сказал. Лучше уж выполнить. Вдруг еще расстреляет не только Колю, но и притихших малышей.
Благо делянки были рядом, далеко таскать не пришлось. Большие сочные арбузы, маленькие дыньки со вкусом солнца и тыквы притащил Коля. Немец все подношения благополучно засунул в кабину. И чего-то там копался.
Коля ждал расправы. Арбузы забрал, а убивать будет? Для этого же он прилетел? Вон и в кабину зачем-то потянулся. Пистолет достает?
Но неожиданно для Коли немец вытащил не пистолет, а прямоугольник.
– Шоколаде, – произнес немец понятное для русского слово.
Мальчик взял шоколад, завернутый в бело-красную упаковку, и не поверил своему счастью. Настоящий! Немецкий шоколад!
– Спасибо, – пролепетал Коля.
– Jetzt geh, Junge! (А теперь уходи, мальчик!), – вдруг замах летчик руками, показывая, что нужно отойти от самолета. Коля кивнул и побежал обратно к делянкам, крепко сжимая в руках плитку шоколада.
Летчик быстро запрыгнул в кабину, развернул самолет и улетел в обратном направлении.
Коля смотрел в степь, опять глотал поднявшуюся от колес самолета пыль. Он был перепуган до смерти и в то же время не помнил себя от счастья – и выжил, и шоколад достался.
Когда пыль улеглась и самолет улетел достаточно далеко, к Коле выбежали маленькие дети, а в степи со стороны станции уже ехала «Полуторка» – зеленый грузовичок с брезентовой накладкой вместо крыши. Кто-то из подростков все же успел добежать до станции и сообщить взрослым о машине с крестами, а может, и сами взрослые увидели, что над землянками кружит враг. Коле было крайне все равно. Он взахлеб рассказывал историю окружившим его ребятам. Те кинулись с расспросами: «А что сказал немец? Как сказал? А какой он?»
Из остановившейся «Полуторки» выбежала тетя Валя, она работала семафорщиком на путях. Растолкала детей, осмотрела Колю, обняла, села возле него на колени и стала задавать вопросы. С перепугу накричала на детей, чтобы те не перебивали, а дали Коле слово.
– Только арбузы пришлось отдать, и дыни, и тыквы, – гнусавил Коля, понимая, что сделал плохо, ведь еда сейчас на вес золота, каждый кусочек, каждая крошка на счету.
– Та и Бог с ними, – махнула тетя Валя.
На шоколад смотрели, как на добытый трофей, как на золотое руно, а на Колю, как на местного героя.
Так Коля первый раз в своей жизни попробовал шоколад. И глубоко уверовал в то, что степь не всегда безлика и одинока. Иногда она содрогается от падающих на нее бомб, иногда молчит сурово. Летом она душит знойным жаром, зимой колет холодным стеклянным ветром. А по весне расцветает огнем красных тюльпанов, пахнет горькой полынью, волнуется серебристым ковылем, что по преданиям символизирует людскую скорбь и печаль. К концу лета выгорает до цвета желто-белого солнца, а если осень теплая с дождями, снова зеленеет ковром свежей травы.
Степь не одинока и не безлика. Тот, кто родился и вырос в степи, знает, как горяча его любовь к воле, к открытым пространствам и бескрайнему небу, на которое будто опрокинули краску с голубой эмалью. Степь принимает все, что делает с ней человек – взрывает, добывает, рвет, копает. Она примет все, потому что знает, как много еще есть в людских сердцах нерастраченной, самоотверженной любви.
Дед Щукарь
памяти Могилева Василия Константиновича,
что жил по улице Пушкина, работал на извозе,
вязал крепкие сети и был моим прадедом
Дед Василий вставал каждое утро до того, как поднималось солнце и заливало пышущим южным жаром окрестности и астраханскую выжженную степь. Дед, по своему обыкновению, будил спящего внука Сережку.
– Внучок, пишли, пишли. Бабы щас пидут, надо успеть.
Внучок часто под вечер забирался к деду в широкую кровать, утыкался в бок, слушал, как глухо бьется дедово сердце, вдыхал запах старческого тела, перемешанного с запахом въевшегося табака, иногда просил почитать книгу, которую Василий непременно брал с собой в постель и читал под светом керосиновой лампы.
Вставать в четыре утра Сережа не особо любил и всегда удивлялся деду, который точно, без будильника, поднимался на работу. Работа у деда была нехитрая, но очень ответственная – он занимался извозом и перевозил людей на лодке на противоположный берег реки Мурня.
Река в те времена стояла полноводной, метров триста до другого берега. Особенно по весне сильное течение иногда с волнами, несло длинную деревянную лодку в сторону заречной части города. Поэтому деду и нужен был юный помощник, чтобы тот сел на весла, а дед в это время подруливал кормовым веслом.