Про шакалов и волков
Шрифт:
Его никто не слушал, а Банкиры откровенно насмехались над раздухарившимся законодателем, наливая остатки виски в пластиковые стаканчики, валявшиеся вокруг места «пикника» Волков. К спиртному приложились и Экономист, и один из Министров. Пучкова откопала в брошенном у входа пакете бутылку водки и готова была зубами срывать с нее пробку. Она хохотала и подмигивала Солнцевой, которая едва ли не единственная сидела, не шелохнувшись, на своем месте.
— Ир! У тебя есть помада? — шлепнулась рядом с ней Пучкова, когда ей удалось с помощью Дизайнера открыть водку и тяпнуть
Ирма Андреевна с недоумением посмотрела на коллегу.
— Я хочу оставить послание Осипу Эмильевичу, — с пафосом заявила Пучкова.
Солнцева не поняла, о чем речь, но полезла в свою крохотную сумочку, которую не выпускала все время заточения из рук, и достала тюбик с помадой.
— Отлично! — Актриса схватила золотую «бомбочку», как бесценную добычу.
Лишь Килька и Петруччо не участвовали в торжестве, сидя на полу и затравленно оглядывая зал. К ним подбежала Тетка-тусовщица и, злобно брызгая слюной, заорала:
— Жаль, что отменили смертную казнь! Я бы лично вас расстреляла. Гаденыши, выродки!
Ее пыталась оттащить от мальчишек Оппозиционная журналистка:
— Вы дура, женщина, законченная дурр-ра! Они же надают вам по морде и будут правы.
Но Волки с застывшими серыми лицами смотрели на людей, которые, как Тетка, должны были их проклинать и ненавидеть, но сейчас, в минуту восторга, старались не смотреть на своих мучителей, забыть об их существовании…
— Да, мы отслеживаем его переговоры по рации. Он дал команду водителю. Машина двинулась из Проточного переулка. Короткий джип «ренглер»… Конечно, поместится не более пяти-шести человек… — отрывисто докладывал генерал Крутой президенту России по телефону.
— Да, все готово к ликвидации банды и выводу людей. Потерь среди заложников нет: мы следили за залом. Сцена, где находились люди, хорошо просматривалась… Нет, всего зала видно не было, особенно зону у входа, но ни одного заложника не подпускали к дверям, по моей информации. По последним данным, — генерал скосил глаза на листок, подсунутый ему заместителем Мягким, — Грунов вывел из зала, по-видимому, для своего прикрытия, одного из заложников. Его личность уточняется… Нет, не публичное лицо… Слушаюсь!
Генерал, отдуваясь, положил трубку и посмотрел на Мягкого, лицо которого было болезненнобледно.
— Что, Андрюша, что?
— Либо он сменил канал, либо у него до черта этих раций. Словом, мы не слышим его.
— Со-ба-ка, — отчетливо сказал Крутой.
— Все, машина въезжает на точку! — крикнул Мягкий, указывая на большой монитор на столе Крутого, по которому передавалось изображение с улицы Замазина.
По приказу генерала военные машины, «скорые» и пожарные были отогнаны, чтобы образовать коридор для проезда джипа террористов.
Первым из здания вышел Евгений Онежский, которого держал под автоматным дулом Грунов, обнимавший худого очкарика в костюме и галстуке. За ними из дома вышел долговязый рыжий человек с двумя баулами на плечах, боязливо озирающийся и гнущийся под непомерной для него ношей.
И тут улица Замазина будто вспыхнула от огня прожекторов, направленных на «поэтический дворик». Стало светло, как в июльский полдень. Евгений Онежский непроизвольно закрылся рукой от бьющих в глаза ламп, а Грунов лишь ускорил шаг, толкая неповоротливое «прикрытие». Бросившись к дверце машины, он отшвырнул фотографа, который упал плашмя на спину. Впихнув на заднее сиденье Виктора, террорист юркнул следом, хватая баулы у Джона Валынского. Когда врач вскочил в машину, из здания выбежали Эд и Стив, крича:
— Стойте, стойте! Пал-Пал, стойте!
— Стреляй! Кому говорю, стреляя-а-ай! — крикнул Грунов водителю, так как ему мешал прицельно бить сидящий рядом и трясущийся Джон.
Раздалась короткая очередь, и мальчишки, подбежавшие к машине, попадали, коротко и страшно вскрикнув.
Евгений Онежский, закрывшись руками, лежал, сложившись калачиком, у тротуара. Он держался за левый бок и стонал. Одна из пуль, выпущенных водителем джипа, рикошетом ранила фотографа.
— Жми! — завопил Пал-Пал.
На машину обрушился шквал автоматных очередей «Альфы», засевшей в доме напротив. Грунов пригнулся, увлекая вниз сына. Изрешеченный джип с выбитыми с правой стороны стеклами скакнул вперед. За ним рванули две бронированные машины спецназа.
— Ведите его до трассы! В городе — никакой стрельбы, — командовал генерал Крутой.
В институтский двор ворвался боевой отряд ФСБ.
Заложников вывели из издания едва ли не быстрее, чем затолкали их туда террористы. Спецназ заполнил институт и двор, прочесывая каждый метр. Пленники никак не могли прервать братание. Их с силой отрывали друг от друга полицейские и провожали кого в «скорые», кого — в машины силовиков.
— Я первым дам показания! Меня ждут на телевидении! Я старше вас по званию! — вопил на присмиревшего эфэсбэшника Глава фракции.
— Звезда ты моя! Страдалица, девочка несчастная, — причитала Тетка-тусовщица над Дочерью Певицы, которая с силой вырвала свое чадо из рук назойливой кликуши.
Труднее всего силовикам пришлось с Пучковой. Та вцепилась в памятник Мандельштаму и кричала, отбиваясь ногами:
— Да дайте мне одну минуту побыть с моим расстрелянным кумиром. Дважды убитым! Дважды!
Один из полицейских махнул рукой другому, и они отошли от ненормальной тетки, которая приникла к подножию бюста. Поводив руками, Пучкова отошла в слезах от монумента и безропотно прошла к машине.
В ней уже сидела замершая Солнцева.
— Я сделала! Я сделала это, — шепнула ей Пучкова. — Но помада — все, тю-тю… — развела она руками.
— Какая чушь… — отвернулась от нее Ирма Андреевна. Она повторяла, как мантру, это слово «чушь» беспрерывно.
Поэзия, театр, искусство… Ересь, бессмыслица! «Чувства добрые» с «лирой» — чушь! Значительные разговоры о литературе ее мужа Бореньки — чушь. Кисти и палитры Анниньки — чушь… Да и сама Ирма Андреевна — бесполезный, праздный, самовлюбленный призрак. Чушь…