Про тебя
Шрифт:
Справа рядышком через проход — Нина Алексеевна. В тренировочном костюме, при всех своих драгоценностях. Сидит, листает при тусклом свете русско–французский разговорник.
В два глотка выпиваю обжигающую жидкость. Это разведённый спирт. Заедаю яблоком.
Можно понять тех, кто прибегает к алкоголю. Тепло, иллюзорное тепло, разливающееся в теле, успокаивает. Пусть на время. Быть может, если бы я таскал при себе такую фляжку, я бы легче перенёс ужас последних месяцев.
Скажи, почему так бывает, что все плохое со всех сторон наваливается на тебя разом. Одновременно. А хорошее — никогда?
Впрочем, порой, очень редко, случались у меня и полосы удачи.
А ведь в самом деле все тогда началось чуть ли не в одно и то же время. Странно, что до сих пор я не обратил внимания.
Как же это началось? Когда я застиг себя на том, что говорю с тобою?
Внезапно меня прижимает к спинке кресла. Автобус тормозит, сворачивает на обочину.
С переднего сиденья поднимается мелко завитая растрёпанная блондинка в красном, как помидор спортивном костюме в обтяжку.
Объявляет:
— Стоянка пятнадцать минут! Кто хочет прогуляться, или, как говорят, «сходить до ветра»… Больше до утра, до границы с Белоруссией, стоянок не будет.
…Мокрое ночное шоссе. Изредка, ослепляя фарами проносятся тяжёлые рефрижераторы, задраенные брезентом «КАМАЗы», от них шибает ветром.
Курю под прикрытием тёмной громады нашего «икаруса».
Из придорожных кустов, за которыми угадывается стена леса, выныривает низенькая седая старушка.
— Здравствуйте, как я рада, что вы с нами! Помните меня? Я — Антонина Александровна.
— Тонечка! — пригнувшись, обнимаю её, приподнимаю над землёй. — Как вы? Сто лет не виделись.
— Да. Три года прошло. Почки больше не беспокоят. Много раз хотела вам позвонить, да не решалась. Но молюсь о вас и дома, и в храме. Всегда. Спасибо вам, — она поправляет сползшие на переносицу очки. — Как же я рада, что вы с нами! Видела — вы один едете, можно как-нибудь сяду рядом, хочется поговорить.
— С удовольствием.
— И ещё просьба: там, на заднем сиденье компания молодёжи. С гитарой. Они тоже читали ваши книги. Просят, чтоб познакомила с вами.
— Ну, что ж…
— Доброй ночи.
Подсаживаю её в автобус. Тепло, совсем другое тепло, чем от алкоголя остаётся во мне после встречи с этой рано состарившейся женщиной.
Сразу после первого курса МГУ попала в концлагерь. Семь лет. Потом был муж, сошёл с ума, умер в психиатричке. Все о ней помню, все. Теперь поёт в церковном хоре. На левом клиросе.
Два наших водителя обходят «икарус», задумчиво пихают ногами по шинам. Один — я уже слышал, что его зовут Коля — длинный, костистый, одет не по сезону в майку–безрукавку и джинсы, другой — низенький, толстый. Вылитые Дон Кихот и Санчо Панса.
Придерживаясь за поручень, из дверей высовывается блондинка в красном костюме. Кричит:
— Все в автобус! Уезжаем!
Отец Василий в чёрной рясе с большим крестом на цепи проходит мимо, у дверей останавливается, пропускает вперёд водителей и всех остальных. Тихо спрашивает:
— Найдется для меня сигаретка? Привык с армии. Не могу отвязаться.
Угощаю сигаретой. Щелкаю зажигалкой. Он торопливо, с нескрываемым наслаждением затягивается.
— Подушечку под голову захватили? Ночь будет трудная.
— Не беспокойтесь.
Короткий, деликатный гудок заставляет нас затоптать сигареты. Поднимаемся в автобус, и дверца захлопываются за нами.
Блондинка в красном тренировочном костюме стоя пересчитывает пассажиров. Когда я протискиваюсь мимо неё к своему месту, говорит:
— Ну и рейс! Ни одного интересного мужчины. Есть один, да и тот с косичкой. Педик. Между прочим, меня зовут Надя.
Забираясь в своё кресло, мельком вижу: сидящая впереди меня парочка, кажется, ссорится. Девушка с болезненным лицом вырывает из рук своего спутника сумочку. А сзади оказывается другая пара: коротко стриженная, с проседью женщина и полная девица, глянувшая на меня наивными, коровьими глазами навыкате. Мать и дочь. Видел их на собрании в церкви.
…И снова автобус мчит в ночи.
Во мне вдруг возникает видение: именно по этой дороге надвигается на Россию наполеоновская армия. Сначала туда, потом, разбитая, обратно. А через сто с лишним лет — моторизованные колонны вермахта, танки, грузовики. Тоже сперва туда, затем обратно. Словно гигантский поршень истории. И вокруг в земле — черепа, скелеты миллионов густоволосых юношей. Тех, кто познал предсмертную муку в холодных лесах…
Слава Богу, в этих событиях я не виноват. Когда началась Вторая мировая война, я был мальчиком.
Как ты думаешь, может быть, тогда тоже существовал кто-то, чьё присутствие на земле вызывает войны и всяческие несчастья?
Что за судьба такая? Каждый раз, когда где-нибудь появляюсь: в Нагорном Карабахе, в Грузии, в Таджикистане, в Чечне, в Северной Осетии, в Ингушетии — через некоторое время там вспыхивает война…
Самое обидное — я очень люблю эти места. И меня, смею думать, там тоже любили.
С людьми немного иначе. Если человек ухитрился вызвать во мне раздражение, гнев, если я вижу его неправедность, его гнусные поступки, мысли — даже не по отношению ко мне лично — с этим человеком обязательно случается несчастье.
Кто я, чтобы судить других? поверь, я никому не желаю зла. Сознательно. Никому. Никогда.
Ты знаешь меня, знаешь мои книги. Я не хочу этого. Всю жизнь учился любить людей, прощать их…
Ты ведь знаешь, кроме того, что я пишу книги, я лечу людей. Давно. Уже лет двадцать как возникла во мне эта способность. Не сразу. Не вдруг. С детства было странное, пугавшее маму свойство: если вижу рядом чужую боль — мне так же больно. В детском саду или в школе делают прививки, я хлопаюсь в обморок в тот момент, когда игла шприца вонзается в тело. Не моё. Другого ребёнка. Точно так же чужое горе, страдания переносятся на меня…