Проблема 92
Шрифт:
— Кто же еще? Разве не разобъяснил я тебе, что такое судьба?
— Судьба? При чем здесь судьба? — Флеров не выпускал пластину из рук. Любовался ею, как редким самоцветом, серебрящимся в пыльных солнечных струях.
— Я, Юра, другому удивляюсь, — Петржак осторожно отнял у него пластину. — Как это мне сразу в голову не пришло? Даром я, что ли, протрубил столько лет на фарфоровом заводе? А ты спрашиваешь, почему снизу, почему судьба… Я же блюдца да чашки так разрисовывал! Притом именно снизу! Только так краска ляжет тонким слоем, не застоится в каплях. Вот и говори теперь, что судьба — это не самопредопределение! Судьба —
— Пусть будет так, — согласился Флеров. — Но дрель — это гениально. Давай красить.
Однако в процессе работы стали выявляться и недостатки нового метода. На больших оборотах со станка, как искры с точильного колеса, летели черные брызги.
— М-да, поработали, — поскреб макушку Петржак, когда обнаружилось, что все вокруг, словно тушью, забрызгано урановой окисью. — С нас теперь головы снимут.
— Подумаешь! Почистим, — беспечно отмахнулся Флеров.
— Легко сказать! — Петржак критически оглядел лабораторию. — Пол еще как-нибудь удастся отдраить. Железки можно отмыть в спирте, а вот как быть со стенами?
— Надо было завесить их газетами.
— Мужик всегда задним умом крепок.
— На это никакого спирта не хватит, — Флеров попытался отколупнуть приставшую к стене черную бусинку. — Намертво въелась!
— И не думай! — Петржак сделал отстраняющий жест. — Шеллак — это вещь. Кирпичом, и то не отдерешь.
— Не надо кирпичом, — сказал Флеров. — Я бы не рекомендовал портить стены. За это замдир действительно голову оторвет. Лучше уж попросить еще бутыль спирта.
— На нас и так уже косятся за этот спирт!
— Гневу АХЧ предпочту косой взгляд Иоффе. — Сняв халат, Флеров разглядывал, насколько он запачкан ураном. — Мы и сами здорово извозились.
— Нет, к «Папе» я больше за спиртом не пойду. — Вытянул руки, словно отстраняя что-то, Петржак. — Он знает, что Курчатов и так отдал нам свои запасы. И вообще неприлично мыть стены таким веществом, как спиритус вини. Я думаю, их надо закрасить. И стол тоже.
— То есть как это — закрасить?
— Обыкновенно. Вот этот веер черный, веер драгоценный, — пропел Петржак, разглядывая наиболее крупные кляксы, — мы просто-напросто закрасим масляной краской. Да-с!
— Но это же уран! Активность!
— Сколько его там, этого урана? Капли! Ну положим краску потолще, и все дела. А халаты, — он стал расстегивать пуговицы, — сожжем. Вот и все. Согласен?
— Пойду за краской, — сказал Флеров.
Через много лет они узнали, что точно так же поступили и американские атомщики.
Шесть, а то и семь раз пришлось красить стены в лаборатории, прежде чем они собрали наконец свою установку. Когда Петржак, послюнив штуцеры, подсоединил к камере вакуумные шланги и включил насос, Флеров поймал себя на мысли, что ему, подобно Фаусту, хочется остановить время. И не потому, что был счастлив. Напротив. Он чувствовал себя усталым и разбитым и знал почти наверняка, что сейчас, вот через минуту все — в который раз! — сорвется и нужно будет долго и кропотливо выискивать причину очередной неудачи. Просто так чувствовало сердце, и ощущение такое было во рту. Горьковатый и вязкий привкус. Привкус застоявшихся неудач, пережитых, похороненных, но незабытых. Нет, незабытых… Неудачи, конечно, слишком громкое слово. Неполадки, ошибки, разочарования— так оно будет верней. И перегоревшее нетерпение, тяжелое, словно похмелье, когда кажется, ничего уже больше
Пока работал масляный насос, Флеров еще раз проверил схему: лампы, сопротивления, конденсаторы и катушки. Внешне все выглядело довольно прилично. Даже красиво. Шевельнулось мгновенное волнение, что теперь-то уж дело пойдет, но он прогнал его. Не хотелось вновь ощутить тошнотную остроту разочарования.
— По-моему, хорошо, — Петржак был, как всегда, спокоен и деловит. — Будем испытывать на нулевой?
— К черту нулевой!
— Я тоже так думаю… — согласился Костя. — Давай сперва проверим. — Петржак повернул трехходовой краник, и в камеру стал поступать инертный газ аргон.
Флеров вставил радон-бериллиевую ампулу в гнездо перед камерой. Оставалось только подождать окончания закачки и включить питание.
Возможно, Константин и не ошибается на сей раз. Вроде все обстоит благополучно. Комар носу не подточит. Но разве и раньше им так не казалось?
Петржак выключил насос, и в лаборатории настала непривычная тишина.
Горела лампа под высоким, недавно побеленным потолком. За синим зеркалом окна приглушенно шумел город, изредка грохотали трамваи. Обычный вечер, обычная, до оскомины надоевшая возня… Умельцы несчастные! Собрали установку в тридцать раз более чувствительную, чем в Принстоне, и вздумали удивить мир. А она не работает, установка эта…
Незаметно для себя Флеров включил питание, и сразу же раздался оглушительный треск. Частый, как пулеметная очередь.
— Работает! — крикнул Флеров. — Работает!
И, словно в такт его словам, зачастили щелчки.
— Что это она у нас? — под аккомпанемент счетчика наклонился над камерой Петржак. — Никак цепная реакция в уране пошла!
— Как же! Держи карман шире, — вздохнул Флеров, сдерживая рвущуюся наружу радость. — Типичнейший микрофонный эффект.
Конечно же, это был микрофонный эффект. Тончайшие пластины вибрировали от ничтожнейшего ветерка. Камера чутко резонировала на голос, даже на вздох. Стоило пошевелить рукой, сделать шаг по полу, как это отзывалось пулеметным эхом. Но для Флерова оно звучало сладчайшей музыкой. Главное, что камера работала, остальное — пустяки. Они доведут ее до ума. Отладят все как следует, снимут этот дурацкий микрофонный эффект, сбивающий с толку счетчик своими обманчивыми сигналами.
— Надо будет поставить прибор на стальную плиту, — сказал Петржак.
— Еще нужны и амортизаторы. Двойной круг из каучука.
— Лампы в усилителе тоже придется подвесить на резинках. И тогда он у нас замолчит, голубчик. Можно будет прыгать, топать, орать и даже ходить на голове.
— А пока давай все же проверим нулевку. — Флеров вынул ампулу и убрал ее назад в сейф.
Щелчки тут же смолкли. Камера, правда, прореагировала на стук стальной дверцы, но это было понятно. Этого можно было ожидать.
Флеров и Петржак затаив дыхание, на цыпочках прокрались к окну. Установка молчала. В синей тьме промчался трамвай, высекая искры на пересечениях проводов. И, как следовало ожидать, радиоволны от этих искр заставили камеру вздрогнуть и заворчать. Пока трамвай не скрылся за поворотом, контакты продолжали раздраженно пощелкивать.
— На каждый чих отзывается, — обозлился Флеров. — Представляешь, чего нам будет стоить отладка? Пока мы научим этого кровопийцу откликаться только на распад урана, он вгонит нас в гроб. Скажи, нет?