Проблема 92

Парнов Еремей Иудович

Но Курчатов молчал. Видимо, ждал, что Флеров сам разъяснит свою мысль.

— Да, вы нарушаете конвенцию, — не слишком уверенно, хотя и не без некоторой аффектации повторил Флеров и, выдержав короткую паузу, добавил: — А я — контролер!

— В самом деле? — вяло удивился Курчатов, видимо догадавшись, куда гнет собеседник.

— Да, я полномочный представитель коллектива, который… Одним словом, вы пойманы на месте преступления!

— Не совсем. Вы же не знаете, чем я занимаюсь? Я, может, вовсе и не работаю, а проявляю фотокарточки или стихи пишу… Да мало ли…

— А это мы сейчас увидим! — сказал Флеров. —

На месте разберемся. — Он замолк, с волнением ожидая ответа. Если Курчатов примет его шутливый тон, значит, все в порядке, и можно будет приехать, а если нет… Что ж, значит, его вежливо, но достаточно твердо поставят на место. Ничего другого не останется, как попросить извинения и повесить трубку.

— Трамваи уже не ходят? — спросил Курчатов.

— Уже нет.

— Значит, вы доберетесь только к утру.

— Почему же… — начал было обрадованный Флеров, собираясь сказать, что как-нибудь исхитрится, что он мигом, но Курчатов его остановил:

— Вот и приезжайте с утра. Только не очень рано. Часиков в десять. Есть разговор.

— А может…

— Нет, нет, — Курчатов, казалось, видел его насквозь. — Нам обоим не мешает хорошенько выспаться.

КАМЕРА

Петржак распахнул дверь и чуть было не налетел на Иоффе.

— Доброе утро, — пробормотал он и затрусил по коридору к открытому окну. Его слегка пошатывало. В воздухе явственно повеяло этиловым спиртом.

Иоффе недоуменно поднял брови, поморщился, но ничего не сказал. Заложив руки за спину, большой, величественный, он размеренным шагом направился к себе в кабинет. Но не успел еще дойти до поворота, где стоял знаменитый на весь институт обитый кожей столб, как сзади хлопнула дверь. И так громко, что казалось, вздрогнули огнетушители на стенах. Иоффе обернулся.

Прижавшись к двери, в коридоре стоял Флеров. Запрокинув голову, он жадно глотал воздух.

Иоффе медленно повернулся и, пригладив серебристый венчик вокруг гладкой макушки, многозначительно прокашлялся. Но что он мог сказать? «Я не верю, что вы пили в лаборатории спирт?» Но он действительно не верит. Нет, тут явно что-то не так. Хотя мальчики определенно не в себе.

— Здравствуйте, — Иоффе подошел к Юре и церемонно наклонил голову. — Вам нехорошо?

— Ничего, сейчас все пройдет… Доброе утро, Абрам Федорович.

Нет, конечно же, мальчики не пили, успокоился Иоффе, хотя и от этого за версту разит ректификатом. Может, надышались?

— Я бы советовал вам работать с… летучими жидкостями в вытяжном шкафу, — осторожно заметил он и, улыбнувшись возвратившемуся после воздушной ванны Петржаку, спросил напрямик: — А что вы, собственно, делаете со спиртом?

— Оптические оси протираем, — древней как мир шуткой ответил Петржак.

— Окись урана заливаем, — уточнил Флеров.

— Полагаете, что спирт лучший замедлитель, чем вода? — Иоффе тут же заинтересовался и отворил дверь. — Ну-ка покажите мне, чем вы занимаетесь.

Вежливо пропустив Флерова и Петржака в лабораторию, Абрам Федорович вошел вслед за ними.

На лабораторном столе царила стихия. Он был завален коробочками азотнокислого уранила. Между двух огромных бутылей стояла агатовая ступа с какой-то черной суспензией. Одуряюще пахло спиртом. От муфельной печи шли горячие волны. Повсюду валялись конденсаторы, сопротивления, серебристо-черные радиолампы. На подоконнике, как испорченный мотоциклет, трещал регистратор импульсов.

— Откуда радиоактивность? — Иоффе зорко оглядел стол. — Ага! Вы прокаливаете азотнокислый уранил в муфеле и затем растираете полученную окись урана в порошок. Так-так… А спирт у вас здесь, — он взял ступу и пошевелил пестиком черную зернистую жижу. — Все ясно. Спирт вам нужен, чтобы не летела урановая пыль. Но почему именно спирт? Возьмите глицерин, на худой конец, простую аква дистиллята. Зачем вам дышать этими отвратительными парами?

— Видите ли, Абрам Федорович, — Петржак осторожно отнял у Иоффе ступу, — мы должны нанести окись урана на пластины конденсатора. Для этого мы используем шеллак. А шеллак…

— Нужно растворять в спирте! Так? — догадался Иоффе. — Тогда все верно, ничего не поделаешь… Но стоит ли измельчать окись урана прямо здесь, за рабочим столом? Видимо, вам нужно подыскать специальное помещение.

— Помещение есть, Абрам Федорович, — Флеров кивнул на дверь, занавешенную черным. — Растираем мы в фотокомнате. Здесь только прокаливаем и наносим уран на пластины.

— Значит, вы все предусмотрели… С завтрашнего дня будете получать двойную порцию молока. И, смотрите мне, чтобы пить! Все до капли! — Он покосился на зеленоватую четверть с притертой пробкой. — Я про молоко говорю… Приходите вечерком к нам в гости. Поговорим за стаканом чая.

Когда дверь за Иоффе закрылась, Флеров и Петржак взглянули друг на друга и расхохотались.

Но веселое настроение продержалось недолго. Радоваться было нечему. Работа с камерой продвигалась туго. Основная трудность была в том, что в камеру требовалось загнать как можно больше урана. Это резко увеличило бы ее чувствительность. Но легко сказать — побольше урана! Камера-то не резиновая. Объем ее ограничен, и, кроме пары обмазанных урановой окисью пластин, туда ничего не втиснешь. Казалось, они зашли в тупик. Но однажды Флерова осенило. Копаясь как-то в ящике с «радиобарахлом», он наткнулся на конденсатор переменной емкости. Задумчиво повертел его в руках, раздвинул пластины и резким ударом вогнал их друг в друга.

Вот оно, решение!

— Ты знаешь, — с нарочитым безразличием сказал он Петржаку, — я, кажется, нашел. У нас в камере две пластины. По сути, это плоский конденсатор постоянной емкости. А что, если мы сделаем так? — Он вновь раздвинул пластины и перебросил конденсатор Петржаку. — Вроде пирожного «наполеон»?

— Превосходно! — ахнул Петржак. — Чем больше пластин, тем больше урана и, следовательно, тем выше чувствительность… Но…

— Что «но»?

— Но трудно.

— Почему?

— Чем больше мы втиснем в камеру пластин, тем меньшими будут зазоры между ними. Понимаешь?

— Замыкание? — нахмурился Флеров.

— Да, замыкание. Придется наносить уран исключительно тонким слоем. Не знаю, как мы с этим справимся. Говорю это со всей ответственностью, как бывший художник.

Так, едва выйдя из одного тупика, они очутились в другом.

Две недели ушло на бесполезную, сводящую с ума работу. Ничего не получалось. Слои ложились неровно. Самые лучшие колонковые кисточки оставляли в обмазке волоски. Каждый такой волосок мог привести к замыканию. Пластины к тому же слипались, еле видимые глазом бугорки на них предательски задевали друг друга.