Проблема 92
Шрифт:
Десятого апреля Юра Флеров доложил на очередном семинаре, что им с Русиновым удалось измерить нейтронное отношение. Тогда казалось, что первыми были они. Но уже в мае выяснилось, что первенство принадлежит французам. Счет шел на дни, может быть, даже на часы.
Письмо Жолио-Кюри, Хальбана и Коварски появилось в «Нейчур» 22 апреля с приоритетом от 7-го числа.
Обидно было до слез. Первые минуты…
— Ничего, — успокоил Курчатов. — Главное, что мы стоим на верном пути и не отстаем от прославленных научных школ мира. Это сейчас для нас самое главное.
— Ноздря в ноздрю идем, — хмуро заметил Русинов.
— Но финишируют
— Не вешать носа, молодежь! Все идет как надо. К тому же мы должны отдать им справедливость, французы провели эксперимент с непревзойденной чистотой. И на высочайшем научном уровне. С этим спорить не приходится. И меня по-настоящему радует, что полученные ими результаты близки к нашим[3]. Кроме шуток, представляете, чего мы достигли? И это не финиш! Это старт! Понимаете? Самый настоящий старт! Поверьте мне, что главное еще впереди. Вы только вообразите себе, с какой скоростью мы теперь рванем? Нет, товарищи, я очень доволен. — Скажите по-честному, есть у нас данные для оптимизма?
— Видимо, есть, — без особого энтузиазма ответил Флеров.
— Предположим, — пожал плечами Русинов.
— А я вам говорю со всей определенностью, что данные у нас есть. Во-первых, — Курчатов стал загибать пальцы, — мы живем в такой стране, как Советский Союз; во-вторых, крупнейшая лаборатория Европы только что подтвердила полученные у нас результаты, а в-третьих… Знаете ли вы, что вопрос о передаче физтеха в систему Академии наук решен окончательно и бесповоротно?
— Да ну?! — в один голос воскликнули Флеров и Русинов.
— Вот теперь заживем! Все оборудование заменим, закупим самые современные приборы…
— Погодите, — остановил их Курчатов. — Не стройте себе слишком радужных картин. Будущее хотя и оптимистично, но не обязательно розово. Пока же наберемся терпения и подождем того дня, когда передача нас Академии станет свершившимся фактом.
— Решено еще не окончательно? — встревожился Русинов.
— Окончательно. — Курчатов рубанул воздух ребром ладони. — Замнаркома Елисеев уже подписал приказ. Начальнику же научно-исследовательских институтов, изобретательства и техпропаганды Чибисову поручено лично произвести передачу ЛФТИ в Академию. — И, нацелив палец на Флерова, Курчатов спросил: — Как там ваши дела с Костей Петржаком?
— Идут, — без особого энтузиазма отозвался Флеров.
— Новая камера как?
— Подвигается понемногу.
— Понемногу не годится. Учтите, что на вашу камеру возлагаются большие надежды. Главное, оно, как всегда, впереди!
— Как всегда? — переспросил Русинов.
— Как всегда! — Курчатов вновь поправил разметавшиеся волосы. — А нынче — в особенности. Урановая проблема только-только вырисовывается, и главное, конечно же, впереди. Это совершенно точно, товарищи.
С того бесконечного весеннего дня, который начался в библиотеке письмом Жолио-Кюри в журнале «Нейчур», прошел год. Даже больше, чем год. Теперь-то Флеров по-настоящему понял, насколько прав был тогда Курчатов!
— Во что обойдется атомная бомба? — спросили Курчатова на одном из семинаров.
— Создать ее — все равно что построить еще один Волховстрой, — ответил он.
Флеров,
Он не подозревал, даже догадываться не мог об истинных масштабах того размаха, которого потребует от человека грядущий атомный век. Не знал о них и Курчатов. Но что-то грезилось ему, что-то он уже предчувствовал. Да и не было в окружающей жизни более высокой меры, чем Волховстрой или Днепрогэс. К тому же нейтроны дались неожиданно легко и быстро. Сумасшедшая прогрессия 1, 3, 9, 27, 81… звала поверить в близкое чудо. Недолго, правда, но казалось, что еще одно незначительное усилие, еще один шаг вперед, и атомная энергия станет реальностью.
Проходили белые ночи. Полоска зари чуть дрожала в бледной неподвижной воде. Черная тень разведенного моста пахла тиной и солью. Из Летнего сада долетали мажорные такты духового оркестра. Изредка в небе вспыхивали не то какие-то сполохи, не то зарницы. И отсветы их долго дрожали в окнах спящих домов.
В эти часы неизъяснимой и светлой грусти, когда невозможно уснуть и шарканье подошв по асфальту гулко отдается в ушах, Флеров, словно исполняя тяжкий, но непременный долг, отправлялся на Петроградскую сторону побродить. Тянуло пройтись по старым местам, где бывал когда-то, где что-то не сбылось, что-то кончилось и оборвалось. Безотчетно хотелось позвонить по одному из тех телефонов, которые хоть и зачеркнуты в записной книжке, почему-то прочно застряли в памяти.
Сумрачный, злой, растревоженный, Флеров вместо этого взял да и позвонил в лабораторию. Думал, что застанет там кого-нибудь: Русинова или Петржака. Но подошел Курчатов.
— Это вы, Игорь Васильевич? — смутился Флеров. — Что вы там делаете? — меньше всего он ожидал наткнуться на шефа.
После того случая на циклотроне риановцы не позволяли Курчатову оставаться в лаборатории на ночь. Их почин быстро подхватили в физтехе и в пединституте. Первое время, казалось, дела идут хорошо. Хотя и далеко не безропотно, Курчатов все же подчинился и позднее десяти часов в лаборатории не задерживался. И вот теперь, нате вам, пожалуйста!
— А ничего не делаю, Юра! — передразнил его Курчатов. — Сумерничаю. Спать, знаете ли, совершенно не хочется. Что-то такое происходит в атмосфере странное… Вы не чувствуете?
— Н-нет, — неуверенно протянул Флеров. — Вроде ничего такого не чувствую.
— Отчего же тогда не спите?
— Сам не знаю… Не хочется как-то.
— Ну вот видите! — проворчал Курчатов. — А вы говорите «не чувствую». Ясное дело, в атмосфере что-то неладно. Может быть, что-то с космическими лучами стряслось. Надо будет завтра спросить Скобельцына. Это по его части.
Тут только до Флерова дошло, что Курчатов шутит. Бессонница, конечно же, совершенно ни при чем.
— Боюсь, что вы нарушаете конвенцию, Игорь Васильевич, — наваждение белых ночей отлетело, и Флерову нестерпимо захотелось оказаться сейчас у себя в лаборатории рядом с Курчатовым.
Он уже сожалел о своем звонке. Надо было просто взять и прийти. Сейчас это будет не слишком этично. Ведь каждый, в конце концов, имеет право на уединение. А тем более руководитель! Нет, теперь нечего и думать привалиться за здорово живешь. Оставалось либо откровенно напроситься, либо повести разговор так искусно, что шефу просто ничего другого не останется, как самому пригласить его, Флерова, на ночное бдение.