Проблема Пушкина. Лит. наследство. Том 16/18
Шрифт:
называния одного предмета вместо другого, а путем точного названия самого предмета.
Когда Пушкин сближает предметы, он сближает их не посредством метафоры, а
посредством сравнения, не сливая их, а четко различая их в самом сближении. В
стилистическом рационализме Пушкина есть и слабая сторона: он чужд той буйной энергии
чувства и воображения, которую мы находили, в нормальной форме, у поэтов Ренессанса
(особенно у Шекспира) и в менее нормальной
ней и сильная сторона: она напоминает о том, что сближение «далековатых» идей не есть
необходимый атрибут поэзии. Высокая поэзия достигается и безо всякого разрыва с
разумным рациональным подходом
109
Иллюстрация:ИЗ ИЛЛЮСТРАЦИЙ К „ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ“
Рисунок тушью Н. Кузьмина
Издание „Academia“, 1933 г.
110
к миру — простым умением дать словам и их сочетаниям максимальную выразительность,
умением дать выражение силе чувства, умением заставить видеть вещи в их конкретной
ясности. Эта сторона пушкинского творчества имеет величайшее практическое значение для
нашего времени. Она может помочь современному писателю (особенно начинающему
писателю) отделаться от мысли, что «образ» есть метафора и что для того, чтобы
достигнуть художественности, необходимо каждую вещь называть чужим именем.
Поэтический образ есть максимально-адэкватное отражение предмета в словесном
выражении, а отнюдь не подмена одного предмета другим. Метафорический стиль связан с
определенными типами мировоззрения, так или иначе заражавшими пошедшую за
пролетариатом мелкую буржуазию, но глубоко чуждыми строющему социализм
пролетариату. Мировоззрение Пушкина было конечно тоже чуждо пролетариату. Но стиль
его сложился под сильнейшим влиянием прогрессивных течений буржуазной мысли XVII—
XVIII вв. и до конца это влияние осталось у него господствующим.
Третья из задач, разрешенных Пушкиным,— задача дать субъективное выражение
освобождающейся буржуазной личности — также приближает его к нам, хотя и меньше,
чем роль его как «поэта-художника» или как пионера реалистического стиля в России.
Поэзия буржуазного субъективизма более чужда социалистическому человечеству, чем
многие другие достижения буржуазного искусства, и лирика Пушкина привлекает больше
совершенной красотой работы «поэта-художника», чем содержанием выражаемых чувств.
Но исторически эта сторона Пушкина имеет огромное значение, так как именно она ближе
всего связывает его с его современниками на Западе —
пробуждения буржуазной личности от Бернса и Гете до Байрона. Именно эта сторона
Пушкина в наибольшей степени вводит его в большое историческое русло культурных
течений его времени.
Особенно важно его отношение с Байроном. Об этом писалось много, кое-что написанное
сохраняет подготовительное значение и для нас (напр. работа Жирмунского), но
марксистского освещения этих отношений мы не имеем. К сожалению вопрос о Байроне
сильно запутан нашими литературоведами-западниками и требует коренного пересмотра.
Роль его аристократического происхождения (некоторые даже говорят о феодальном!) до
смешного преувеличена. Такую уж гипнотическую силу над нашими литературоведами
имеют гербы и титулы. Но особенно решительно надо протестовать против попыток
подменить в истории развития Пушкина Байрона, представителя большой дороги
европейской буржуазной литературы, какими-то задворками «именно русской» литературы
устрашающих романов. Это особенно яркий и вредный пример «пушкиноведческого»
стремления загнать все относящееся к Пушкину в сугубо специальные загородки,
тщательно устранив из них все, что может сблизить Пушкина с большими течениями
европейской мысли9.
Говоря о действенности Пушкина в наши дни, нельзя уклоняться от вопроса об основной
настроенности его поэзии. «Жизнерадостность» — так формулировал ее Луначарский, и с
этим можно согласиться. Но принимая «жизнерадостность» как основу пушкинского
творчества, надо столь же решительно подчеркнуть, что жизнерадостность не значит ни
«благословение бытия», ни «оптимизм», ни «олимпийство», ни «примирение с
действительностью». Жизнерадостность Пушкина есть жажда жизни, жизни земной и
плотской, при полном небрежении к «тому свету». Это привязанность
111
к земле, а не к небу. Она того же качества, что у Шекспира и многих других людей
Ренессанса. Меньше всего означает она «примирение с действительностью»: примиряться с
действительностью Пушкин был большой охотник, но это примирение всегда отражалось в
его творчестве пониженным тонусом жизнерадостности. Примирение есть акт
двухсторонний, и Пушкину слишком скоро приходилось чувствовать, что он-то мирился с
«действительностью», да она с ним не мирилась. Самая жизнерадостная вещь Пушкина,
самая независимая — «Гавриилиада», самые подавленные — произведения самого