Проблема SETI
Шрифт:
Вот, наконец-то это свершилось — наконец-то ты себе во всем призналась. Подливала-то все эти годы масло в огонь не мать (то есть она, сердешная, тоже, конечно, подливала, по-своему, по-бабьи, но не от этого масла костер полыхал). Главное-то масло подливал как раз отец. Без всякого своего злого умысла. Одним только фактом своего существования.
С малых лет образ отца всегда у меня стоял перед глазами. Человек собранный, даже суровый в этой своей собранности; как стрела, всегда нацеленный на одно. Не делающий себе никогда никаких поблажек… Какие я имею в виду поблажки? Ну, там, допустим, можно ведь расслабиться, передохнуть, потешить себя созерцанием сделанного, испытать от него удовлетворение…
Ну, разумеется, он не фанатик какой-нибудь. Бывало в доме и веселье, и отдых, и шум, и смех. Я говорю — о главном. О характере человека. Это человек, который не разменивается на мелочи, не позволяет сдувать себя с дороги любому ветерку.
Доктором он стал, когда я еще классе в третьем училась. А ему тогда было немногим за тридцать. Но дело не в докторстве, не в карьере. В конце концов, он до сих пор всего лишь заведующий отделом, хотя ему много раз предлагали стать директором института. Цель, которой он верен, — другая. Не директорство. Не административная работа. Директорство для него — это то же, что для моего слуха внеземные цивилизации. Нечто боковое, отвлекающее (хотя, согласитесь, есть, конечно, разница между дилетантским увлечением ВЦ и должностью руководителя солидного научного учреждения). Его цель — в его науке, и он беспощадно отметает все, что загораживает путь к этой цели, все, что мешает ему.
Так вот, образ отца всегда у меня стоял перед глазами. Это был мой идеал (впрочем, и сейчас это мой идеал). Я, девчонка, дурочка, считала, что уж если не все мужчины такие, то, по крайней мере, каждый второй. В любом случае, моим избранником будет именно такой. Обратите внимание на эту последнюю фразу. Я считала, что я выберу (мне понравится, я полюблю) именно такого, как мой отец. После небольшая накладка произошла. Совсем пустяковая. Наизнанку вывернулась эта фраза. Я почему-то решила, что тот, кто мне понравился, на ком я остановила свой выбор, — именно такой. А как же иначе? Как же я могла полюбить человека, не соответствующего моему идеалу?
Вы, конечно, догадываетесь, что произошло дальше. Когда, как говорится, первый любовный угар прошел, выяснилось, что я просто не знаю Виктора. Что он не только не похож на моего отца, но в каком-то смысле — его полная противоположность. Человек настроения. Увлекающийся. Одним словом — тряпка. Наступило отрезвление. Уже тогда у меня был порыв — уйти от него. Но я его любила (да что говорить, я и теперь его люблю). И тогда у меня созрел план — сделать его таким, каким я его хочу видеть. Вы скажете — утопия. Не знаю, не знаю. Иногда мне казалось, что мои усилия приносят плоды, что Виктор мой меняется в лучшую сторону. Но то была иллюзия. Внеземные цивилизации — это ведь не первая его блажь. Много и прежде всякого бывало. Увлекался он и автоделом (это когда отец нам машину подарил), и шахматами, и водными лыжами, и горными, и дельтапланом… А еще раньше подводное плавание было, байдарка… Древние философы… Короче говоря, увлечений хватало. Вот только главного не было, чего-то серьезного, одного. Я не настаиваю, чтоб этим серьезным непременно стала его профессия, та инженерная область, которой он занимается, в которой он специалист. В конце концов профессию можно сменить. Но раз уж ты что-то выбрал, — то, что больше всего тебе по душе, — так остановись на этом, стань в этой области профессионалом. Так нет же, не хватает его. Ненадолго хватает. Везде-то он дилетантом остается…
…Я стояла у окна, смотрела куда-то поверх крыш соседних одинаковых домов — небоскребов на боку. После осознала: смотрю на Останкинскую башню. На улице моросил дождь. У подъезда остановилось такси. Вышел отец. Так он и не купил себе новую машину.
Я собрала ужин. Он любит, когда я готовлю, — больше, чем когда готовит мать (хотя, по правде говоря, по кухонному делу я ей в подметки не гожусь). Может быть, моя не очень изысканная кухня больше соответствует его суровому, аскетическому нраву.
Говорим о том о сем. О пустяках разных. Про главное, за чем приехал, он все не начинает. Еще бы! Эта роль для него нова. Никогда он не выступал в этой роли. Посмотрим, как она ему удастся.
Наконец он собирается с духом.
— Лиданька, не мое это, конечно, дело, но мне кажется, ты не совсем правильно себя ведешь. Я имею в виду — по отношению к Виктору.
Ого! Сразу быка за рога.
— Чем же это неправильно, па?
— По-моему, вы с матерью хотите вылепить из него нечто такое… Как бы это сказать?.. Чем он не может быть… Что противоречит его духовной сути…
— Слишком сложно, отец. Если говорить о нашей последней ссоре — дело обстоит совершенно просто. Я просто хотела отдохнуть по-человечески. Как все трудящиеся. Провести месяц на юге. Имею я на это право? Он мне испортил отдых… Причем испортил совершенно идиотским образом. Блажью. Газета, видите ли, собирается напечатать придуманную им анкету «Есть ли жизнь на Марсе?». Пятьдесят строк мелким шрифтом. И по этой причине ему необходимо бросить жену, сына и немедленно лететь в Москву.
— Да, я понимаю, доченька. Но и ты меня пойми. В тридцать шесть лет трудно перековать характер. Если вообще возможно. Можно, конечно, предпринять кое-какие эксперименты, но всерьез рассчитывать на успех, ставить благополучие семьи, сына в зависимость от исхода этих экспериментов — вряд ли стоит.
— Отец, у него есть характер, но и у меня — тоже. Год за годом спокойно смотреть, как твой муж шарахается от подводного плавания к внеземным цивилизациям и в конце концов приходит к финишу тривиальным неудачником (ты ведь понимаешь, что я имею в виду под этим словом?!)? Не могу себе представить, чтобы я была на это способна. Пусть найдет себе другую, которая будет принимать его таким, каков он есть (ведь к этому, если не ошибаюсь, ты меня призываешь?!).
Отец молчит, опустив седую голову.
— В конце концов я чувствую, что разлюблю его, и тогда наш брак вообще станет бессмысленным и тягостным. И воспоминания останутся тягостные (хорошее в таких случаях редко вспоминается). А так, если мы сейчас разойдемся, по крайней мере в душе хоть что-то останется…
Я умолкаю. Он по-прежнему сидит, понурив голову. Потом встряхивается, точно ото сна.
— Видишь ли, я сказал, дочка, что невозможно переделать человеческий характер. Почти невозможно. Но это относится к чужому характеру. Над своим мы до некоторой степени властны. Собственно говоря, тебе особенно и переделывать в своем характере много не надо — так, кое-что подкорректировать, выражаясь инженерным языком. Ты требовательна — это хорошо. Важно только уточнить, что надо от человека требовать.
— Я требую не так уж много. Чтобы он не был юродивым. Только и всего. Или, по-твоему, это чрезмерное требование?
— Видишь ли, представления о том, кого считать юродивым (то есть чудаком, насколько я тебя понимаю), меняются от века к веку. Как известно, Кибальчич, сидя в тюрьме, незадолго перед казнью, рисовал летательный аппарат с ракетным двигателем. Вот уж чудак так чудак! А теперь эти самые чудаки — что ни на есть солидные и положительные люди… Кстати, Кибальчич тоже разбрасывался — был и революционером, и изобретателем, и на врача учился…