Проблема выбора
Шрифт:
Миллера, Шумахера и Штелина, как ветром сдуло. Когда дверь за ними закрылась, я повернулся к Ломоносову, задумчиво смотрящему на меня.
– С Шумахером нужно быть осторожней, ваше высочество, – сказал он. – Ему благоволит князь Юсупов. Вместе с Игнатьевым они уже не раз вытаскивали Шумахера из неприятностей.
– Вас это не должно касаться, – я понимаю, он хочет, как лучше, но у меня сейчас слишком мало времени, чтобы начать все задумки. – С Борисом Григорьевичем Юсуповым я встречаюсь завтра, – я задумчиво смотрел на стол. – Собственно, поэтому я и попросил вас остаться.
– Не понимаю, как я связан с вашим намерением встретиться с князем? – Ломоносов нахмурился, он действительно не понимал.
– Я
– Да, вы упоминали об этом обстоятельстве, ваше высочество, в прошлый раз, когда посещали мастерскую, но не говорили, что перенос начнется очень скоро.
– Я об этом не знал. Так сложились обстоятельства, что мне нужно уехать, я надеюсь, что не слишком надолго, но, как получится. Это будет зависеть от многих обстоятельств, и я не хочу, чтобы мои начинания прерывались на неопределенное время. Создать стекольную мануфактуру с нуля – это дело не одного дня. К тому же необходимо отладить начало производства. И в этом-то вы и должны помочь.
– Я никогда не сомневался в том, что именно мне предстоит эта честь, – усмехнулся Ломоносов. Почтения в нем не прибавилось ни на грош, и я даже не знал. Радоваться мне или огорчаться такому положению дел. Сегодняшнее столкновение дало толчок для меня в сторону того, что иностранцев надо убирать с преподавательских должностей и как можно быстрее. Никто не запрещает пользоваться плодами их изысканий, но самим им в России делать нечего. Если только совсем улетевшим, как тот же Д,Аламбер, которому вообще на все, кроме собственных изысканий наплевать. Я смотрел так пристально, что Ломоносов начал заметно нервничать, а ухмылка пропала с его лица. – Что-то не так, ваше высочество?
– Я хочу, чтобы вы кое-что посмотрели, господин Ломоносов, и высказали мне свое мнение, когда вернусь из своей поездки. – Протянув ему рукопись, которую только что вытащил с одной из книжных полок, на мгновение задумался, а потом добавил. – Также, я хочу увидеть доклад по поводу ваших измышлений о металлах и металлургии, которой вы вплотную занялись, после окончания работ со стеклом.
– Да, у меня есть идеи на сей счет, – Ломоносов поднял глаза к потолку. – Только нужно еще несколько опытов провести. Особливо с нагреванием металлов при их реакции с сильными кислотами. Никак не могу понять, откуда там воздух берется, и чем больше кислоту водой разбавляешь, тем воздуха больше выделяется… – Ясно, он ушел в свой астрал, или как там у ученых называется это состояние, когда весь мир отходит на задний план… Что он сказал? Я помотал головой. Если я еще не совсем растерял свои знания, а то, о чем он сейчас говорил все-таки касалось моей прежней работы так или иначе, то выделяется сейчас в его лаборатории совсем не воздух, а водород в чистом виде.
– Господин Ломоносов, я здесь, – он посмотрел на меня расфокусированным взглядом, и кивнул. – Отлично, вы меня видите и воспринимаете. Идите, и готовьте доклады. А еще, большая просьба к вам, не могли бы вы тот воздух, что при ваших опытах выделяется, куда-нибудь собрать?
– Собрать? – он нахмурился, не понимая, что я имею в виду.
– Ну, да. В непроницаемый кожаный мешок, например?
– Эм, можно попробовать. А вам зачем, ваше высочество? – запоздало поинтересовался он.
– Просто интересно, можно ли его куда-нибудь собрать, – я пожал плечами. – Идите, господин Ломоносов, идите. И постарайтесь больше не выражать свои протесты настолько импульсивно. Меня ведь рядом может не оказаться. А Игнатьев с Юсуповым благоволят вашим оппонентам, вы сами говорили об этом. – Ломоносов поклонился и вышел из кабинета, сжимая в руке рукопись, на которую в этот момент поглядывал с явным любопытством.
В приоткрытую дверь заглянул гвардеец, словно спрашивая, не надобно ли мне чего. Вообще-то, желательно доверенного слугу завести, но я пока не знаю, кто это будет.
– Изволите чего, ваше высочество? – спросил гвардеец вслух, чтобы убедиться в том, что мне все-таки ничего не нужно.
– Ломова приведи, – наконец, я принял решение. Гвардеец кивнул и уже через минуту в кабинет впихнули Турка.
– Скажи, выкрасть личные дневники сложно? – Турок уставился на меня, затем медленно пожал плечами.
– Смотря у кого.
– У академика Академии наук Миллера и библиотекаря Академии наук Шумахера.
– У этих? – Турок на мгновение задумался, затем покачал головой. – Не, не должно быть сложно.
– Тогда, приступай. Мне они нужны в ближайшее время. Справишься?
– Справлюсь, – он усмехнулся. – Куда же я денусь.
– Действительно, куда ты денешься, – я задумчиво смотрел, как Турок уходит. Надеюсь, интуиция меня не подвела и этим господам есть за что яйца прищемить. Почему-то в этом времени очень небрежно относились к сохранности тайн, доверяя сокровенное дневникам. Ну, раз так, то грех этим не воспользоваться. Заодно и проверить, действительно ли дела обстоят подобным образом или это все-таки выдумки.
Глава 5
Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский, мой двоюродный дядя, наконец-то, выбрал время, чтобы посетить меня и ответить на кое-какие вопросы. Это произошло на трети день после того, как уехал в Москву Криббе. Хотя Гюнтер и пригласил его «навестить» меня еще перед своим отъездом, Георг постоянно находил какие-то смехотворные отговорки, присылая мне записки с нарочными. Я уже и не надеялся, что он явится, и начал планировать день, когда сам нанесу визит в прусское посольство, где ему дали приют на это время.
Сегодня, после урока латыни, закончившегося только что, я ждал Турка, обещавшего мне принести дневники академиков, и составлял письмо Елизавете, периодически косясь на пыхтевшего Штелина, который время от времени заглядывал мне через плечо, пытаясь прочитать написанное. Вот только мой уважаемый наставник, действительно уважаемый, которого я весьма ценил, и который искренне старался сделать из меня человека, плохо знал русский, а я решил написать письмо именно на родном языке, так что, очень сомневаюсь, что Штелин понял абсолютно все из увиденного, а от этого мрачнел все больше.
Сначала писать было сложновато, но потом я плюнул на точное соблюдение правил письменной речи, принятую в этом времени, и строчил практически на современном мне русском языке, уже намеренно исключая из написанного все эти «» – яти и уйму витиеватых выражений, делая текст письма предельно просты и доступным. В письме я откровенно давил на гниль, и моя безграмотная с точки зрения той же Елизаветы писанина была лучшей иллюстрацией существующей проблемы современного обучения. Даже до Елизаветы должно дойти, что невозможно воспитать Российского императора и его окружение пользуясь услугами иностранных учителей, если, конечно, не хочешь получить в итоге направленность на конкретное государство, стремясь походить на которое, будет забываться все русское. Напоследок я сделал ход конем, приписав, что, если так пойдет дальше, то и церковь православная попадет под удар, так как за всеми иноземцами не уследишь, и они, чего доброго, начнут неокрепшие юные умы склонять к лютеранству, и это еще не самое худшее, можно же и католиками обрасти, которые у власти будут стоять. Письмо получилось очень эмоциональное, а кляксы добавляли надрыва. Слезы и картинные закатывания глаз у тетки гарантированы, как и то, что она не сможет не отреагировать на возмущения такого хорошего мальчика, который, вот умница, старается изо всех сил стать своим в России.