Проблема выбора

Шеллина Олеся

А может ну его? Отобрать у дядюшки герцогство, послать всех на хер и жить в свое удовольствие, не пытаясь ничего менять в мозгах людей, которые накрепко вбили себе в голову, что иноземец лучше во сто крат, просто потому, что иноземец. Самое главное, что этот выверт мозга и в мое время многие поддерживают. А чем лучше-то? Чем, например, тот же Шумарех лучше Тредиаковского? Почему должность библиотекаря при Академии наук с огромными полномочиями вдобавок отдали немцу всех достоинств которого было быстро и качественно закатить скандал? Что в Шумахере есть такого, что заставляет с завидной периодичностью вступаться за него покровителей? Сколько мы по-настоящему ценных ученых из-за этого склочного индивида потеряли, которые не захотели терпеть, и просто уехали, громко хлопнув дверью? А ведь они еще и антирекламу Российской Академии наук дали, я просто

уверен в этом, и многие достойные люди вовсе не поехали, невзирая на приглашения. Потому что есть среди тех же немцев достойные, талантливые и очень нужные, есть, кто бы спорил, но не поголовно, так же, как и в Российской империи. Себя-то надо хоть маленько уважать. Например, я вот уже жалею, что не пошел, как обычно, на тот маскарад, где пресловутый лорд Дэшвуд отжег. Может, у меня с головой не все нормально, но я точно не стерпел бы, если бы он передо мной в костюме шведского генерала туда-сюда шастал. В разгар войны со Швецией! Хайпануть решил, сука. И у него получилось, потому что не произошло ровным счетом ничего, никто ему слова против не сказал, все, включая тетку, молча проглотили это намеренное оскорбление, вот он и дома решил развернуться, уверовав в свою вседозволенность.

– Ваше высочество, что-то произошло? У вас такой вид, будто за вами кто-то гонится, – я резко остановился, с удивлением оглядываясь по сторонам. Оказалось, что я умудрился выскочить на улицу во внутренний двор и даже этого не заметил. Тормознул меня Роман Воронцов, который поднимался в это время со скамьи, на которой сидел, с интересом что-то читая.

– Да, призраки мыслей, – я потер лоб. – С вами такое случается, Роман Илларионович?

– Постоянно, – он улыбнулся. – Вот, например, попали мне в руки интереснейшие записки, и я теперь не знаю, что с ними делать. Первым желанием было сжечь, но дюже уж чтиво занятное. Хотя за такое чтение я вполне могу на дыбе оказаться, и прекрасно это осознаю, но все равно читаю. Удивительно, правда?

– Что это? – я сел на ту скамью, с которой вскочил Воронцов и, протянув руку, взял один из листков, лежащих рядом. – «Набожна императрица до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего, нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве венгерской, не скрывая этого, а также ревнует к сестре вашей Луизе Ульрике, о красоте которой уже начали слагать песни менестрели. В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит». Что это такое? – я показал лист Воронцову.

– Это-то… – протянул он. – Это то, чем развлекает себя на досуге новый прусский посол Аксель фон Мардельф. Сам он пока еще не составил своего мнения, только сплетни здесь в Петербурге собирал, посетив с визитами, кажется, каждый дом тех дворян, кои здесь остались, или уже вернулись из Москвы. Я так понимаю, что это пока только наброски, а вот настоящие выводы он сделает уже после того, как покрутится при дворе. Вот это мое любимое, про графиню Румянцеву, что, мол, родилась и воспитывалась она за границей, потому-то резко отличается от всех остальных дам тем, что лучше воспитана и более утончена, а уж как в карты играет, загляденье просто, – он зло усмехнулся, а я пристально посмотрел на него. В отличие от брата, который слыл чуть ли абсолютно неподкупным, про Романа ходило множество весьма неприятных слухов. Но сейчас я не мог сказать, что он производит на меня отрицательное впечатление. Возможно, это происходит потому, что я вот прямо таких откровенных взяточников, как его рисует молва, ни разу не видел воочию. Кажется, именно про него пошла поговорка про широкий карман, или я что-то путаю.

– А можно поинтересоваться, Роман Илларионович, откуда у вас эти записки? Где вы могли их заполучить, чтобы вот так запросто читать, сидя прямо перед дворцом? – записи были сделаны, конечно же, не на русском языке, и степень знания Воронцовым немецкого, если честно, поражала, потому что, делая свои «записки», посол вовсе не стремился к каллиграфическому качеству письма, и я иной раз не мог разобрать написанное.

– История попадания в мои руки этих записей проста и сложна одновременно: мы вчера с господином послом играли полночи в кости. В какой-то момент я уже перестал различать окружающее, да и он был сильно

выпимши. Но мне везло, и кости все время падали так, как было нужно. Хотя, не могу исключить тот факт, что у нас просто перед глазами двоилось и мы принимали выпавшие цифры за те, которые хотели видеть. Как бы там не было, посол сильно проигрался и должен был составить мне долговое обязательство, по которому я выигрыш мог получить в полном объеме. Вот только он или перепутал, или сшельмовал, но утром я обнаружил эти листы, вместо расписки. Пошел в праведном негодовании искать мерзавца, но, как оказалось, рано утром сразу из-за игрового стола он уехал в Москву. Полагаю, что все-таки перепутал он спьяну бумажки, слишком уж вызывающие записки эти, могут весьма негативно на его дальнейшей карьере отразиться. Ну, и решил я посидеть здесь в тенечке, и почитать, решив про себя, что, коли выигрыша мне не видать, то хоть развлекусь. Развлекся, теперь не знаю, что со всем этим делать.

– Отдайте мне, больно уж интересное чтиво, хочу все изучить, что тут Марфельд написал. Особенно про себя охота почитать, вряд ли господин посол обошел меня своим вниманием, и глубоко сомневаюсь, что прочту что-то более лестное, нежели о тетушке моей.

– Нет, не обошел, – Воронцов снова усмехнулся. – Только обещайте мне, что за хулительные пасквили эти Андрей Иванович Ушаков не вспомнит второй пункт указа о дозволенности обсуждения августейших особ и не вздернет меня на дыбе. Все-таки – это не я все написал, хоть и читал, весьма внимательно и тщательно, стараясь не упустить ни одной малейшей подробности.

– У Андрея Ивановича сейчас много других дел, – я тщательно собрал листы с записками, мельком увидев, что Марфельд не пропустил в своих изысканиях никого, включая камергера Чоглакова, с занятной припиской о том, что он очень красив и танцевать ловок, и понравился Елизавете, но она решила отказаться от своих притязаний, узнав, что жена Чоглакова обещала его прирезать, коли уличит в измене. – А все же, не для того, чтобы записки посла читать вы сюда явились, Роман Илларионович, – я в упор посмотрел на него. – Читать такое проще дома, в тиши кабинета, где никто не увидит и не донесет Андрею Ивановичу.

– Каюсь, грешен, не хотел говорить, только вот, ваше высочество, встреча у меня назначена с Юсуповым, который обещал человека мне представить, дабы обсудить, куда пойдут мрамор и самоцветы Уральские, кои с организованной им фабрики выходить будут вскорости.

– Юсупов владеет мраморной фабрикой? – решил уточнить я, прикидывая, по какой причине в таком случае князь ничего мне не сказал. Вообще, я не знал, что в Сибири уже развивается производство, почему-то на ум приходили только Демидовы и Строгановы, но, может быть, я ошибаюсь, и они не единственные, кто на Урале и за его пределами производство основал?

– Нет, фабрика будет нами возведена на паях. Что-то захотелось мне попробовать чего-то нового, вот и купился на сладкие речи Бориса Григорьевича. Все бросились изучать производство металлов, ну а мы решили выделиться, – он усмехнулся. – Петр Иванович Шувалов где-то специалиста раздобыл, который в мраморе понимает. В его задачу будет входить организация фабрики ее и отладка производства.

– А что Шувалов уже вернулся из Москвы? – я обернулся, словно пытаясь высмотреть этого чересчур энергичного человека.

– Вчера приехал с высочайшего соизволения. Увеселения увеселениями, но дела не ждут. Мы с ним еще хотели прожект один обсудить, касаемый создания хлебных резервных магазинов. Да я хочу предложение внести: заставить всех помещиков часть зерна сберегать и не продавать никому, как вспоможение крестьян на случай неурожая. Дабы голод не случился, – я внимательно смотрел на него. Насколько помню, хлебные магазины были только при Павле основаны, да и то так себе, спустя рукава. А не из этого ли дурная слава конкретно этого Воронцова происходит, что вместе с Шуваловым они хотели здорово так напрячь знать? Вот только не получилось. А почему не получилось? Надо выяснить. Одно ясно, Шувалова защитило личное покровительство императрицы, а вот на Воронцова все шишки в итоге посыпались. Может он и стал в конце жизни тем, кем его молва крестила, просто терпение лопнуло и он решил слухам тем соответствовать. А вот Шувалов меня удивил, если честно. Я к нему из-за того, что эта семейка мне кем-то типа братьев Орловых представлялась, предубеждение испытывал, а оно вон как происходит на самом-то деле. Надо перестать уже мыслить штампами и прежде узнавать, что у человека на уме. – Но вашему высочеству, наверное, не интересны эти мелочи.