Проблемы культуры. Культура переходного периода
Шрифт:
Нэп, однако, не единственный момент, напоминающий нам о том, что мы еще не вошли в спокойное и счастливое царство коммуны. Есть для нашего поучения очень высокопоставленные илоты за пределами нашей страны, история опьяняет их время от времени, и они посылают нам ноты, чтобы напомнить, что буржуазия, что частная собственность, что капитал представляют собою еще могущественные факты и могущественные факторы. По поводу этих высокопоставленных илотов, которых я, по вполне понятным причинам международной вежливости, не буду называть по именам, есть в сегодняшнем номере «Юношеской Правды» передовая статья с очень выразительным заглавием, которого я тоже не смею повторить (кто любопытен – приглашается заглянуть в свежий номер газеты [119] ). Так вот эти неудобоназываемые джентльмены напоминают нам своими действиями о том, что классовая борьба приняла у нас форму дипломатическую и военную, потому что мы есть пролетариат, организованный, по выражению Энгельса, в государство, и мы окружены со всех сторон организованной в ряд государств буржуазией, и наши отношения с другими государствами есть не что иное, как классовая борьба, которая принимает в известные моменты открыто-революционную, т.-е. военную, а в другие моменты – реформистскую, т.-е. дипломатическую форму. Это не есть только метафора, образное выражение, но живой и несомненный исторический факт! Мы ведем непрерывную классовую борьбу и методами дипломатии, и методами внешней торговли, и методами военной обороны, – классовую борьбу, которая развертывается по всем нашим границам, т.-е. на фронте примерно в 50 тыс. верст, значительно превышающем длину земного экватора. Это тоже немаловажный фактор, который, с одной стороны, исключает возможность гуманитарной абстракции нового человека, а, с другой стороны, весьма жестко обязует к конкретности революционного борца.
119
В этом номере напечатана передовая под заглавием «Мерзавцы».
Когда мы боролись на внутренних фронтах гражданской войны, мы имели за каждым фронтом друзей, рабочих и крестьян. И сейчас, в международном масштабе, за этим фронтом в 50 тыс. верст нашей сухопутной и морской границы, мы имеем друзей, бьющих в тыл врага – мировое рабочее движение. Связь с ним для нашей революционной молодежи является основным условием действительно коммунистического воспитания. Разумеется – Маркс, разумеется – Энгельс, разумеется – Ленин – основа, фундамент, гранит теории. Но при помощи одной только книги – можно воспитать только книжника! Революционный же борец может воспитаться лишь при том условии, если он, опираясь на гранит теории, тесно, неразрывно связывает себя с практикой революционной классовой борьбы во всем мире. Внимательнейшее наблюдение за нею, проникновение в ее логику, уяснение ее внутренней закономерности есть первейшее условие воспитания молодого революционера в нашу эпоху, когда вся политика, вся культура, даже в своих дьявольских кровавых противоречиях, все больше становится интернациональной.
III.
Свердловский Университет должен воспитывать революционеров. Но что такое революционер? Каковы его основные черты? Я уже сказал, что мы не имеем права отрывать революционера, хотя бы и мысленно, от той классовой почвы, на которой он сложился и без которой он – ничто. Но опять-таки революционер, который в нашу эпоху может быть связан только с рабочим классом, имеет свои особые психологические черты, качества ума и воли. Революционер, когда нужно и можно, сламывает исторические препятствия насилием, когда нельзя – обходит, когда нельзя обойти – упорно и терпеливо подтачивает и дробит. Он – революционер потому, что не боится взрывать, применять беспощадное насилие, знает ему историческую цену. Он всегда стремится свою разрушительную и творческую работу развернуть в полном объеме, т.-е. из каждой данной исторической обстановки извлечь максимум того, что она может дать для движения вперед революционного класса. В своих действиях революционер ограничен только внешними препятствиями, но не внутренними. Это значит, что он должен воспитывать в себе способность оценивать обстановку, арену своего действия во всей ее материальности, конкретности, в ее плюсах и минусах, и подводить ей правильный политический баланс. Если же в нем есть субъективные помехи для действия, недостаток понимания или недостаток воли, если он парализован внутренними трениями, предрассудками, религиозными, национальными, узко-групповыми, цеховыми, то он уже в лучшем случае полу-революционер. В объективной обстановке, товарищи, и без того слишком много препон, чтобы подлинный революционер мог позволить себе роскошь помножать объективные препятствия и трения на препятствия и трения субъективные. Поэтому воспитание революционера есть, прежде всего, освобождение его от всех наследий темноты и суеверий, которые сохраняются сплошь да рядом и в очень «утонченных» сознаниях. И поэтому мы с величайшей непримиримостью относимся к каждому, кто осмеливается заикнуться, будто мистицизм, религиозные чувства и настроения совместимы с коммунизмом. Вы знаете, что не так давно один видный шведский товарищ [120] писал о совместимости религиозности не только с принадлежностью к коммунистической партии, но даже с марксистским миросозерцанием. Мы же считаем необходимым условием теоретического воспитания революционера атеизм, как неотъемлемый элемент материализма. Кто верит в иные миры, тот не способен всю свою страсть отдать на переустройство этого мира.
120
Хеглунд – литератор, один из руководителей рабочего движения в Швеции. Во время войны занял антиимпериалистскую позицию и примкнул к движению «левой». С основанием шведской компартии становится ее признанным лидером. В 1923 г. Хеглунд поместил в центральном органе шведской компартии статью, в которой старался доказать, что можно быть коммунистом и вместе с тем религиозно-верующим человеком. Чтобы быть членом коммунистической партии, по мнению Хеглунда, достаточно разделять ее программу и подчиняться ее организационному уставу: «религиозное сознание и революционная политика вовсе не исключают друг друга». «Компартия требует от каждого своего члена марксистского миросозерцания. Мы же требуем лишь, чтобы каждый сочлен принимал участие в революционной борьбе с капитализмом за социалистическую организацию общества. Все дело в практической борьбе, а не в философских или религиозных мировоззрениях». Исходя из этого убеждения, Хеглунд находил, что компартия делает большую ошибку, открыто называя себя противницей религии. Это, по его мнению, отталкивает от нее элементы, которые могли бы быть полезными участниками революционного движения. Определяя религию, как мечту порабощенных людей о лучшей жизни, он доказывал, что нужно бороться не против религии, а лишь против вызвавших ее условий. Когда изменится общественный строй, сама собой отпадет и религия. А в настоящий момент «бороться ли за социальную революцию во имя бога или человека – это, право, все равно».
В 1923 г., недовольный указаниями Коминтерна на его ошибки в религиозном вопросе, Хеглунд стал вооружать против Коминтерна шведскую компартию по вопросам об антирелигиозной пропаганде, о тактике единого фронта и пр. Вмешательство Коминтерна в конце июля 1923 г. прекратило разлагающую компартию работу Хеглунда, но не надолго в трудную для норвежской компартии минуту, в тот момент, когда в ней произошел раскол, Хеглунд поместил (5 ноября) в центральном органе шведской компартии «Политикен» статью, в которой выступил с крайне резкими нападками на Исполком Коминтерна и на норвежскую компартию, солидаризируясь с исключенной из нее группой транмелистов. В декабре 1923 г., на пленуме ИККИ, Хеглунд заявил, что согласен с решениями ИККИ, но, вернувшись в Швецию, снова повел борьбу против Коминтерна внутри шведской компартии, поднял травлю против ее левого крыла, а также против шведского комсомола. На V Конгрессе Коминтерна в 1924 г. (17 июня – 8 июля), на котором происходила борьба между большинством шведской делегации (хеглундцами) и меньшинством, Хеглунд был введен в состав членов ИККИ, но в августе 1924 г., ввиду его отказа подчиниться требованиям ИККИ, был окончательно исключен из Исполкома Коминтерна и из шведской компартии.
IV. Дарвинизм и марксизм
Отсюда огромное значение естествознания в Свердловии: без Дарвина ни до порога! Товарищи, я вспоминаю, как лет этак… сколько же это будет? да почти что четверть столетия тому назад, в одесской тюрьме, я впервые взял в руки Дарвина «Происхождение видов» и «Половой отбор». Живо помню то колоссальное потрясение, которое я испытал, читая эти книги. Не помню, в «Происхождении видов» или в «Половом отборе» Дарвин изображает развитие пера не то павлина, не то какого-то другого нарядного птичьего самца, показывая, как из первых незаметных цветовых и формальных уклонений образуется сложнейший наряд. Должен сказать, что только в тот момент, прикоснувшись теоретически восприятием к хвосту этого павлина в дарвинском истолковании, я почувствовал себя, как следует быть, атеистом. Ибо если природа может такую тончайшую и великолепнейшую работу выполнить собственными «слепыми» методами, то зачем же ей вмешательство посторонних сил? Когда я потом, несколько месяцев спустя, прочитал автобиографию Дарвина, где – все это очень твердо врезалось в память! – есть, примерно, такая фраза: хотя я, Дарвин, и отказался от библейской теории творения, но веру в Бога сохранил неизменно, – я был глубоко поражен – за Дарвина, не за себя. И сейчас я не знаю, была ли это у старика, одного из гениальнейших в истории человечества, условная ложь, дипломатическое преклонение перед лицемернейшим в мире общественным мнением английской буржуазии, или же и впрямь в его собственном мозгу остались непроработанными дарвинизмом клетки, куда в детстве, когда его готовили в священники, была вселена религиозная вера. Этот психологический вопрос я, товарищи, решать не берусь. Но не все ли равно? Если Чарльз Дарвин, по собственным его словам, сохранил веру в бога, то дарвинизм с этой верой не мирился никогда.
В этом отношении, как и в других, дарвинизм является предпосылкой марксизма. В широком материалистическом и диалектическом смысле марксизм является применением дарвинизма к человеческому обществу. Вы знаете, что были либеральные, манчестерские попытки механического перенесения дарвинизма в социологию, которые приводили только к ребяческим аналогиям, прикрывавшим злостную буржуазную апологетику: рыночная конкуренция объявлялась «вечным» законом борьбы за существование и пр. На этих пошлостях останавливаться нет надобности. Но только внутренняя связь между марксизмом и дарвинизмом дает возможность понять живой поток бытия в его первичной связи с неорганической природой, в его дальнейшем обособлении, развитии, динамике, в дифференциации потребностей существования первых, элементарных растительных и животных видов, в их борьбе, в их изменениях, в нарастании и усложнении их форм, в появлении «первого» человека или человекоподобного существа, вооружающегося первыми подобиями орудия труда, в появлении простейшей кооперации, пользующейся искусственными органами, в дальнейшем расчленении общества на основе развития средств производства, т.-е. орудий покорения природы, в классовой борьбе и, наконец, в борьбе за упразднение классов. Охватить мир с такой широкой материалистической точки зрения – это значит, товарищи, впервые освободить свое сознание от всех наследий мистицизма и обеспечить себе твердую почву под ногами. Это значит почувствовать, что у тебя нет внутренних, субъективных препятствий к борьбе за будущее, а есть только внешние сопротивления и противодействия, которые должно в одном случае подкопать, в другом – обойти, в третьем – взорвать, в зависимости от условий борьбы.
V. Теория революционного действия
В последнем счете побеждает практика, говорим мы нередко. И это верно, – в том смысле, что коллективный опыт класса и всего человечества отметает постепенно иллюзии, ложные теории, поспешные обобщения. Но в другом – не менее действительном – смысле можно сказать: в последнем счете побеждает теория. Нужно только, чтобы теория действительно собрала в себе весь опыт человечества. С этой точки зрения исчезает самое противопоставление теории и практики, ибо теория есть правильно учтенная и обобщенная практика. Теория побеждает не практику, а безыдейный, чисто эмпирический, кустарнический подход к ней. Да, мы имеем полное право сказать: вооружайтесь теорией, ибо в последнем счете побеждает теория. Чтобы правильно оценить условия борьбы, в том числе и состояние твоего собственного класса, нужен надежный метод политической, исторической ориентировки. Это – марксизм или, в применении к новейшей эпохе – ленинизм. Маркс и Ленин – вот две величайшие вехи в области общественной мысли. Вот два имени, которые воплощают то материалистическое и диалектически-действенное миросозерцание, которое положено в основу программы Коммунистического Университета Свердлова. Маркс – Ленин! Это сочетание исключает самую мысль об «академизме». Я имею в виду те прения по части академизма, [121] которые велись у вас в школе, затем были перенесены и на столбцы общей партийной печати. Академизм в смысле самодовлеющего значения теории – для нас, революционеров, бессмыслица вдвойне. Теория служит коллективному человеку, служит революции. Правда, в известные моменты нашего общественного развития у нас были попытки отвлечь марксизм от революционного действия. Это было время так называемого легального марксизма. [122] В тот период воспитался особый тип легального марксиста. Это было в 90-х годах прошлого столетия. Русские марксисты делились тогда на два лагеря: марксисты легальные, из питерских и московских журнальных салонов, и подпольная братия, марксисты тюремные, таежные, эмигрантские, нелегальные. Легальные были по общему правилу куда образованнее нас, молодых тогдашних марксистов. Правда, и тогда была у нас группа широко образованных революционных марксистов, но лишь горсть, а мы, молодежь, в подавляющем большинстве своем были, если признаться, довольно-таки невежественны, хотя вот и испытывали иногда потрясения от знакомства с Дарвином. Далеко не всем, однако, доводилось и до Дарвина добраться. Тем не менее, я могу вам сказать с уверенностью, что когда случалось этому подпольному молодому, 19– или 20-летнему марксисту встретиться и сшибиться лбом с марксистом легальным, то в результате у молодых всегда возникало такое чувство: а все же мы умнее. Это не было просто мальчишеское высокомерие, нет. Разгадка этого чувства в том, что марксизм нельзя по-настоящему усвоить, если нет воли к революционному действию. Только в том случае, если теоретическая мысль сочетается с волей, направленной на преодоление существующих условий, – орудие марксизма буравит и сверлит. А если этой активной революционной воли нет, то марксизм является лже-марксизмом, деревянным ножом, который не колет и не режет. Таким он и был в распоряжении наших легальных марксистов, постепенно превратившихся в либералов. Воля к революционному действию есть необходимое условие овладения диалектикой марксизма. Одно без другого не живет. Марксизм не может стать академизмом, не переставая быть марксизмом, т.-е. теоретическим орудием революционного действия. Свердловия ограждена от академического перерождения уже тем, что она является учреждением партии, все еще продолжающей составлять гарнизон осажденной революционной крепости.
121
Автор имеет в виду прения об академизме, развернувшиеся в конце 1921 г. Начало этим прениям было положено статьей тов. Стукова, озаглавленной «Тревожное явление» («Правда» от 22 декабря 1921 г.), старавшейся показать, что введение новой экономической политики породило среди известной части партийной молодежи упадочные настроения – повышенный интерес к вопросам пола, стремление к уходу от общественной и политической жизни, увлечение узким академизмом и т. д. В качестве выхода из создавшегося положения тов. Стуков предлагал прикрепить учащуюся партийную молодежь к производственным ячейкам. Статья тов. Стукова, опубликованная «Правдой» в дискуссионном порядке, вызвала оживленную полемику (см. ст. Лозинского «Нормальное явление» в «Правде» от 24 декабря 1921 г., ст. Е. Преображенского «Наука для рабочего класса» в «Правде» от 1 января 1922 г. и выдержки из ст. ст. т.т. Крянча, Струева и Виноградского, приведенные в «Правде» от 24 декабря 1921 г.). Несколько позже этот вопрос был снова поднят в статье Шабловского «Партработа и партобязанности в совпартшколе» (см. «Правда» от 17 февраля 1923 г.) и в ответной статье тов. Марченко (там же, от 28 февраля 1923 г.).
Авторы большинства названных статей сходились на том, что тов. Стуков неправ, объясняя стремление молодежи к пополнению своих знаний ее усталостью и разочарованием, разлагающим влиянием мелкобуржуазной среды и т. д. За четыре года революции рабочая молодежь, сражалась на фронтах гражданской войны и не имела возможности заниматься наукой, и поэтому вполне естественно, что она теперь испытывает тягу к расширению своего культурного багажа. Это особенно естественно в такое время, когда после окончания гражданской войны все усилия партии направлены на хозяйственное строительство. Тов. Преображенский отметил в своей статье, что новая экономическая политика выдвинула на первый план вопрос о завоевании науки пролетариатом, о подготовке специалистов из рабочих и крестьян. «Это овладевание наукой со стороны пролетариата будет лишь частью его социалистического накопления вообще, без которого невозможно движение вперед коммунизма». «Глубоко неправ тов. Стуков, когда он, проводя неверную аналогию между теперешним периодом победившей пролетарской революции и периодом потерпевшей поражение буржуазной
Споры об академизме оживились снова в конце 1923 г., приблизительно через пять месяцев после того, как этот вопрос был затронут тов. Троцким в речи, к тексту которой относится настоящее примечание. В двух статьях («Развернутая рабочая демократия и академизм», «Правда», 18 декабря 1923 г., и «О студенчестве, академизме и демократии», «Правда», 8 января 1924 г.) тов. Лядов пытался объяснить распространение академизма среди учащейся молодежи тем, что марксистская наука преподносится ей в мертвой абстрактной форме. При существующей постановке преподавания партиец-учащийся никак не может использовать приобретаемые им теоретические знания для разрешения тех проклятых вопросов, которые задают ему в кружке, в рабочей ячейке. В результате, по мнению Лядова, и возникает увлечение богдановщиной, енчменизмом, «рабочей правдой» и появляются всякого рода оппозиционные настроения. Аналогичная точка зрения проводится в статье «О партпросвещении», написанной студентом Свердловского университета В. Сергеевым. Тов. Сергеев также требовал реорганизации методов преподавания в смысле более тесного сближения теории и практики и также усматривал источник оппозиционных настроений в отрыве студенчества от старых кадров революционных борцов.
Против взглядов, высказанных т.т. Лядовым и Сергеевым, выступила группа студентов (М. Гарин, Н. Фомин, Подорожный, Макар, Квагадзе) с ответной статьей «Развернутая демократия и академизм» («Правда», 8 января 1924 г.). Авторы статьи указывали, что тов. Лядов неправ, усматривая источник оппозиционных настроений в академизме, и совершенно правильно связали вопрос об академизме в вузах с общими процессами, происходившими в области общественно-партийной жизни. «Тов. Лядов, – говорится в указанной статье, – ищет корней оппозиционного настроения комвузовского студенчества в академизме. Мы же считаем, что сам академизм является производным из системы развернутого бюрократизма. Мы утверждаем, что режим развернутого бюрократизма привел широкие массы к полной пассивности. Подавление всякой критической мысли, по существу не расходящейся даже с программой и уставом и решениями съездов партии, под видом борьбы с фракциями и группировками, толкнули наиболее активную молодую часть партии к академизму. Но академизмом страдает не только коммунистическая молодежь в вузах, но и вся система партийного воспитания, которая вместе с существующим режимом ни в малейшей степени не обеспечивает возможности подготовки смены, достойной старой гвардии. А это в перспективах грозит ослаблением нашего влияния на рабочий класс и крестьянство». Чтобы обеспечить учащуюся молодежь от академистского уклона, необходимо создать такие условия, при которых она могла бы соединять накопление теоретических знаний с их практическим использованием в революционной борьбе и советском строительстве. «Теория, как правильно учтенная и обобщенная практика», – как выразился тов. Троцкий в своей речи, – является наилучшим средством для обеспечения учащейся молодежи от академизма".
122
Легальный марксизм – явился первым оформленным выступлением оппортунизма в рядах русской социал-демократии в 90-х годах, в период острой борьбы между марксизмом и народничеством, когда представители марксизма имели сравнительно широкую возможность выступать в легальной печати, хотя и в слегка замаскированном виде. Легальные марксисты (Туган-Барановский, Струве, Булгаков и др.), шедшие тогда вместе с революционной частью социал-демократии в борьбе против народничества, правильно доказывали неизбежность процесса развития капитализма в России, но затушевывали, а иногда и прямо отрицали революционные последствия этого процесса. Для легальных марксистов был характерен сугубо-академический подход к обсуждению вопросов, волновавших тогда марксистскую мысль; вопросы о судьбах капитализма в России, об общине, рынках и т. д. обсуждались и решались ими абстрактно, вне связи с конкретными задачами рабочего движения. Такой подход привел в дальнейшем к полному извращению революционного марксизма, к подмене его учением о сотрудничестве классов, о мирной эволюции к социализму и т. д.
В период первой революции 1905 г. и в особенности во время революции 1917 г. представители легального марксизма оказались в лагере буржуазной реакции, в которой они после Октябрьского переворота заняли крайнее правое крыло.
VI. Памяти Свердлова
Недаром ведь, товарищи, ваш университет стоит под знаком Свердлова. [123] Якова Михайловича мы любовно чтим не как теоретика, – им он не был, – а как революционера, который для нужд революционного действия в достаточной мере владел методом марксизма. Как и подавляющее большинство из нас, он не развивал самостоятельно теории марксизма, не вел ее вперед к новым научным завоеваниям, но зато он с полной уверенностью применял метод марксизма, чтобы наносить материальные удары буржуазному обществу. Таким мы его знали, и таким он сошел в могилу. То, что характеризовало его, – это действенное мужество. Без этого качества, товарищи, нет и не может быть революционера. Не в том смысле, что революционер не смеет быть трусом, – это слишком элементарно и слишком просто, если говорить о мужестве в физическом смысле. Революционер должен иметь нечто большее, именно идейное мужество, дерзание в действии, решимость на дела, которых еще не было в истории, которых опыт еще не проверил, и которые встают поэтому, как нечто невероятное. Идея Октября после Октября, – это одно; но та же идея до Октября – совсем другое. Каждое большое событие в известном смысле застает людей врасплох. Идея Октября накануне Октября – разве она не казалась воплощением невозможного, неосуществимого, и разве мало было марксистов, которые в ужасе шарахались от Октября, хотя все время шли, казалось, ему навстречу. В том и обнаружилось значение Октября, что история на ладони своей взвесила в те дни классы, партии и отдельных людей и отвеяла легковесных. Свердлов был не из таких. Он был подлинным борцом, из хорошего материала, и достаточно владел оружием марксизма, чтобы твердо и уверенно пройти через дни Октября. Я его видел в различных условиях: на больших массовых собраниях, на тревожных заседаниях ЦК, в комиссиях, в Военно-Революционном Комитете и на заседаниях Всероссийских Съездов Советов: я слышал не раз его трубный голос массового оратора и «комнатный» голос цекиста, – и я, товарищи, не могу ни на одну минуту представить себе на его лице выражение замешательства, растерянности, не говорю уж – испуга. В самые грозные часы он был все тот же: в кожаном картузе на голове, с папироской в зубах, улыбающийся, худощавый, небольшой, подвижной, нервный и в своей нервности уверенный и спокойный… Таким я видел его в июле 17 года [124] во время вакханалии белогвардейщины в Питере, таким он был в наиболее тревожные часы перед Октябрем, таким он оставался в дни немецкого нашествия после брест-литовских переговоров [125] и в дни июльского восстания левых эсеров, [126] когда одна часть Совнаркома, лево-эсеровское меньшинство, посылала другой части Совнаркома, большевистскому большинству, снаряды с одной из московских улиц в Кремль. Помню, как с неизменным своим кожаным картузом на голове, улыбаясь, Яков Михайлович спрашивал: «Ну что же, придется видно от Совнаркома опять перейти к Военно-Революционному Комитету?». Даже в те часы, когда чехо-словаки угрожали Нижнему, а тов. Ленин лежал, подкошенный эсеровской пулей, Свердлов не дрогнул. Спокойная и твердая уверенность не покидала его никогда. А это, товарищи, неоценимое, поистине драгоценнейшее качество настоящего революционера. Мы с вами не знаем, какие еще дни и часы нам предстоят, какие бои придется нам проделать, какие баррикады брать, а может быть, и временно сдавать. Мы уже не раз брали, сдавали и снова брали. Кривая революционного развития есть очень сложная линия. Нужно быть готовым ко всему. Мужественный дух Свердлова должен вдохновлять Свердловию, – тогда мы будем спокойны за боевую преемственность нашей партии.
123
Свердлов – см. том III, ч. 2-я, прим. 98.
124
Об июльских днях 1917 г. – см. т. III, ч. 1-я, прим. 147.
125
О брест-литовских переговорах – см. т. XVII, ч. 1-я, отдел «Брест» и соответствующие примечания.
126
О восстании левых эсеров – см. т. XIV, ч. 1-я, прим. 106.
VII. Партия на Востоке
Я сказал, товарищи, несколько ранее, что мистицизм и религиозность несовместимы с принадлежностью к коммунистической партии. Это выражение неточное, я хочу его поправить, – не из каких-либо отвлеченных соображений, но потому что для нас, для коммунистической партии Союза Советских Республик, вопрос этот имеет огромное практическое значение. Москва есть бесспорный центр Союза, но у нас есть большая союзная периферия, которая населена угнетавшимися ранее национальностями, отсталыми не по своей вине народами, и вопрос о создании, о развитии там коммунистических партий есть сейчас одна из важнейших и сложнейших наших задач, разрешение которой ляжет на молодые плечи свердловцев в течение их ближайшей работы. Мы соприкасаемся с внешним миром, и прежде всего с многомиллионным Востоком, через посредство отсталых советских республик. Мы законом и разумом революционной диктатуры не позволяем подняться в странах Союза ни одной из партий, представляющих собою прямую или замаскированную агентуру буржуазного господства. Другими словами, мы признаем только за коммунистической партией в переходный революционный период право на власть. Тем самым и в Туркестане, и в Азербайджане, и в Грузии, и в Армении, и во всех остальных частях нашего Союза мы признаем только за тамошней коммунистической партией, опирающейся на трудовые низы, право управлять в переходный период судьбами своего народа. Но там слишком слаба та социальная основа, из которой родилась в городах и закалилась в боях наша партия. Там слаб пролетариат. Там нет даже той небогатой политической дореволюционной истории, которая была у Москвы и Петрограда. Там только Октябрьская революция пробудила к сознательной или полусознательной политической жизни отсталые и тяжело придавленные в прошлом крестьянские массы и, пробуждаясь, они тяготеют к коммунистической партии, как к своей избавительнице, они стараются продвинуть в ее ряды свои лучшие элементы, – искренние, революционные, но лишенные в прошлом школы классовой борьбы, опыта стачек, восстаний, баррикадных боев, кружковой пропаганды своей и чужой прессы и пр., – элементы, которые поднимаются непосредственно из полукочевого варварства, из ламаизма, шаманства, господства ислама и стучатся в двери коммунистической партии. Перед этими лучшими элементами отсталых народностей мы двери нашей партии открываем, и неудивительно, если мы наблюдаем такой факт, что в Туркестане и в некоторых других национальных республиках довольно высокий процент нашей партии состоит из людей верующих – в некоторых до 15 процентов. Имеет ли это что-нибудь общее с той теорией, которую развивают иные «вожди» насчет совместимости религии с марксизмом? Ничего общего. Одно дело, если просвещенный господин интеллигент, заброшенный судьбой в коммунистическую партию, но чувствующий себя неудовлетворенным, или страдающий идеологической отрыжкой или изжогой от плохого теоретического пищеварения, считает, что ему необходимы время от времени приемы мистических медикаментов – против идейной изжоги или других недомоганий. Это идейное фланерство, это мещанский снобизм, это как будто бы очень изощренный, а на самом деле – пошлейший аристократизм. Но совсем другое дело туркестанское или азербайджанское революционное сырье, первобытное, исторически не проработанное, которое к нам стучится, и которое мы должны принять и воспитать. Конечно, было бы лучше, если бы мы там имели пролетариев, которые прошли уже через стачки, сталкивались с церковью, отказались от старых предрассудков и лишь потом пришли к коммунизму. Так происходит сейчас в Европе, так, до известной степени, происходило и происходит у нас в центре. Но ведь нет там, на Востоке, всей этой предшествующей школы. Там наша партия является первой школой и долг свой она должна выполнить в соответствии с обстановкой. Мы допустим там в наши ряды и таких товарищей, которые еще не порвали с религией, но не для того, чтобы мирить марксизм с исламом, а для того, чтобы тактично, но упорно освобождать сознание этих отсталых членов партии от суеверий, смертельно враждебных коммунизму по самому своему существу. Всеми средствами нашей партии мы должны помочь им проработать свое сознание во всех его областях, подняться вверх, дойти до подлинно цельного действенного материалистического миросозерцания. И это будет одна из важнейших ваших миссий, товарищи свердловцы, – расширить и укрепить связь Запада с Востоком. Помните: мы являемся источником и носителем культуры для необъятного азиатского материка. Нашу миссию по отношению к Востоку мы должны, прежде всего, осознать и развернуть в рамках нашего собственного Советского Союза. Если трудно перевоспитать идейно пожилого или зрелого туркмена, башкира или киргиза, то это вполне возможно по отношению к туземной молодежи. Это есть, прежде всего, задача нашего комсомола, нашей Свердловии. Революция затягивается на годы, на ряд лет. Она развернется и завершится в течение десятилетий. Вы будете ее продолжателями. Не знаю, все ли вы будете ее завершителями. Но, товарищи, великое счастье и то, что вы будете участниками, что вы не дадите оборваться идейной революционной преемственности, что, овладев теоретическим орудием борьбы, вы будете применять его на все более широкой арене. В этом надежном вооружении представителей молодого поколения есть главная задача Свердловского Университета. Будем помнить: в последнем счете побеждает теория!
VIII. Свердловия и Ленин
Не сомневаюсь, что связь между Свердловией, с одной стороны, Институтом Ленина и Институтом Маркса, с другой, будет в ближайшие годы крепнуть все более. Путь к Марксу для младшего поколения лежит через Ленина. Прямой путь становится все труднее, потому что все большая эпоха отделяет молодежь от гениальных основоположников научного социализма – Маркса и Энгельса. Ленинизм есть высшее сгущение марксизма для непосредственного революционного действия в эпоху империалистической агонии буржуазного общества. Институт Ленина в Москве должен стать высшей академией революционной стратегии. Связь Свердловии с этим институтом должна установиться с самого начала, чтобы далее развиваться и крепнуть.
Товарищи! На этом нашем празднике пятилетнего юбилея мы ни о чем так не скорбим, как о том, что наш почетный председатель Ильич не сидит здесь среди нас. Мысль об его долгой и тяжкой болезни не покидает нашего сознания. Но к этой скорби присоединяется, смягчая ее, чувство твердой уверенности в том, что могучим духом Ленина надежно, незыблемо проникнута наша коммунистическая партия, а с нею вместе и Свердловия, – одна из ценнейших клеточек партии. И в этом смысле можно сказать, что если наш вождь и учитель сегодня все еще не сидит здесь, среди нас, то революционный гений его с нами, он витает на этом празднике Свердловии. Нашими легкими революционеров мы вдыхаем на этом празднике атмосферу лучшей и высшей доктрины, которую создало предшествующее развитие человеческой мысли. Оттого мы так глубоко уверены в нашем завтрашнем дне. Я не могу, товарищи, иначе закончить свое приветствие от имени ЦК нашей партии, как послав наш общий братский привет и восторженную любовь учеников нашему учителю Ильичу! (Аплодисменты, Интернационал.)