Проблемы теории романа
Шрифт:
Самая интересная сторона работы тов. Лукача — совершенно правильное противопоставление феодальному эпосу романа, как жанра буржуазной литературы. Это как раз то основное утверждение, которое, мне кажется, не понял и неправильно оценил Переверзев в своем выступлении. Тов. Лукач берет эти жанры именно потому, что каждый из них является типичным для своей эпохи — эпос или эпопея для докапиталистической и роман для капиталистической литературы. Именно это сопоставление дает нам ту широкую перспективу, те широкие горизонты, которые я имел в виду, когда давал высокую оценку докладу. Мне кажется, что эта сторона правильна и только о таком историзме можно говорить, когда говоришь о марксистском понимании исторического процесса.
Но доклад тов. Лукача останавливается там, где работу надо было бы продолжить, и остановка эта на таком опасном месте, что самое продолжение работы становится
сложности.
Вот собственно те две проблемы, тс два вопроса, которые, как мне казалось, недостаточно здесь обсуждались, не всегда обсуждались, исходя из самого понимания этих проблем теми, с кем спорили, а на основании формулировок, взятых из неправленных стенограмм (к тому же не очень удачных самих по себе), на основании формулировок, не очень удачно выражавших ту мысль, которую хотели выразить говорившие, в том числе и я.
Я хочу еще раз подчеркнуть, что вопрос о самом методе теоретико-историко-литературного изучения был для меня интересен в особенности потому, что, как мне кажется (возможно, что ошибаюсь), подобные тенденции-тенденции к правильному построению обобщений, однако с неосуществленным затем рассмотрением конкретного материала в свете этих обобщений — имеются не только в работе т. Лукача, но и в ряде других работ, появившихся сейчас в нашей области. Напр., работа тов. Гриба о Бальзаке, — работа интересная, но вызывающая недоумение с указанной стороны; в ней не учтена та конкретная классовая обстановка, в силу которой Бальзак должен был так, а не иначе, писать, и в силу которой он должен быть квалифицирован не как "прогрессивный интеллигент", а в классово-исторических терминах. Такая, можно сказать, массовая "недоработка" заставляет себя оценивать как принцип.
Я хочу еще раз подчеркнуть, что неправ был тов. Переверзев. Он не понял, о чем шла речь, и неправильна была вся система его возражений, шедших по линии отрицания противопоставления романа эпосу. То, что в работе тов. Лукача является наиболее существенным, что делает его историческую концепцию теоретически определенной, марксистско-ленинской, как раз это отрицается Переверзевым. Я держался и держусь иных, нежели Переверзев, взглядов, как я и старался это показать.
П е р е в е р з е в. — В прошлом обсуждении внимание выступавших заострилось на моих замечаниях по докладу тов. Лукача. При этом многие пользовались стенограммой моего выступления. Каждый знает, что представляет собой обычно исправленная стенограмма: самая лучшая всегда заключает в себе огромное количество корявых формулировок. Этим не исключается ответственность за общий смысл, но за формулировки можно брать ответственность лишь после правки. Теперь вы имеете выправленную стенограмму. Должен, однако, сказать, что правка после прений имеет свою весьма невыгодную сторону. Уже не чувствуешь себя совершенно свободным в распоряжении словесным материалом. Нот почему я просил бы не быть очень строгими к фразеологии, к путаным и неудачным выражениям мысли.
В частности я считаю особенно неуклюжей ту часть выступления, где моя речь реформирована репликами с мест, не имеющими логической связи с развиваемой мною мыслью, — репликами, которые я тщетно пытался как-нибудь осмыслить, да так и бросил, почувствовавши полную невозможность сделать это и неуклюже возвратившись к непосредственному продолжению начатой аргументации. В результате мысль, которую я развивал здесь, что логике докладчика, выдвинувшего в качестве единственного условия существования эпоса героику не отъединенной от коллективной личности, противоречит факт отсутствия пролетарской героической поэмы в буржуазном обществе, — эта мысль получила столь нечеткое выражение, что была понята некоторыми в диаметрально противоположном смысле, будто не логика доклада, а моя личная логика требует пролетарской эпопеи в условиях капитализма. Получилось то, что называется qui pro quo. A между тем это qui pro quo послужило основанием к выводу о меньшевистском непонимании мною значения диктатуры пролетариата для судеб пролетарской культуры. Сделайте же теперь диаметрально противоположный вывод, тем более, что этого требует не только подлинное содержание данной мысли, но и моя, хотя и беспартийно-коммунистическая, все же безусловно коммунистическая и глубоко анти-меньшевистская настроенность.
Кроме композиционной нескладности некоторых частей стенограммы, поводом для подобных вышеуказанному недоразумений служило и служит, как мне кажется, еще одно гораздо более существенное обстоятельство. В моей персоне все еще видят воплощение блаженной памяти переверзианства. Я уже в прошлый раз заявил здесь, что не считаю целесообразным на данном этапе возиться с этой допотопщиной. Позвольте мне сегодня несколько подробнее развернуть эту брошенную вскользь мысль и высказать свое отношение к переверзианству.
Для меня это окончательно пройденный этап, к которому нет и не может быть возврата. Здесь говорили, что переверзианство. организационно разбитое, идейно еще не разбито. Это глубоко неверно. Оно уже десять лет как пережило себя. Сложившееся еще до революции марксистское литературоведение, по существу еще довольно примитивное, получило наиболее академическую форму в моих работах, и пока стояла задача академической борьбы с буржуазными формами литературоведения- пыпинианством и формализмом, — оно сравнительно удачно справлялось с этой задачей. Но в этой борьбе уродливо выпятились, особенно у моих учеников, такие элементы переверзианства, как заостренный против формалистов эйдологизм. антидиалектически разрешавший проблему субъект — объект, и заостренный против пыпинианцев экономизм, подменявший диалектико-материалистическое понимание истории экономическим материализмом.
Несостоятельность этих, по существу антидиалектических, немарксистских, установок обнаружилась, когда от борьбы с буржуазным литературоведением пришлось перейти к развернутому строительству марксистской теории и истории литературы. Именно этот факт и констатировала дискуссия 1929 года. С той поры прошла пятилетка, и переверзнанство не существует уже не только общественно, но и как личное настроение, по крайней мере мое. Некоторые, невидимому, представляют меня чем-то вроде барона Гринвальдуса из "Немецкой баллады" Кузьмы Пруткова: "Барон фон Гринвальдус, сей доблестный рыцарь, все в той же позицьи на камне сидит". Это неверно: я не Гринвальдус и сидеть на камне переверзианства не имел и не имею охоты.
Развивавшееся на моих глазах литературоведческое движение увлекало меня в направлении своих исканий. Я бросил построение литературно-творческих портретов, на которых для меня уже не могла быть ощутимой ограниченность моих методологических позиций. Вместе со всеми я вышел на разработку тематики историко-литературного процесса, поставившей в центр внимания марксистского литературоведения проблемы построения истории периодов, истории жанров, стилей. И тут для (меня лично быстро обнаружились несостоятельность и ограниченность переверзнанского марксизма. Я увидел ясно, на опыте литературоведческой работы, что сидя на камне переверзианства, истории литературы не построишь. Убеждение в непригодности моей старой литературоведческой концепции у меня сложилось прочно. Поиски новых литературоведческих установок можно констатировать в напечатанных за последнее время моих статьях и в подготовляемой сейчас к печати книге. Нашел ли я, выработал ли, стал ли твердой ногой на то. что можно было бы назвать уже марксистско-ленинской литературоведческой концепцией? Конечно, нет (лукавить мне здесь нечего), потому что и вокруг все еще находится в процессе формирования и роста. Кто может похвалиться, что нашел? Разве я один не нашел? Но искал и ищу новых, не переверзианских, а более соответствующих новому этапу марксистской мысли литературоведческих установок.
Вот два момента, на которые я хотел обратить сегодня ваше внимание в моем предварительном выступлении, для того, чтобы направить наши прения по более правильному руслу, чтобы устранить всякого рода предвзятости.
И третье. Я пришел сюда не как переверзианец, а как ищущий марксист-литературовед. Не затем я выступал по докладу тов. Лукача, чтобы утвердить готовую концепцию. Нужно иметь малое чутье, чтобы не почувствовать, что ее у меня нет. Ведь мое страстное по форме возражение, в сущности — сплошной вопрос. Я сталкиваю докладчика с теми волнующими меня вопросами, которые, как мне кажется, не разрешимы в плане предложенной им теории романа. Я ждал и жду. что в прениях поставленные мною вопросы либо получат разрешение в предложен ной концепции, и тогда я найду в пей давно и бесплодно искомое теоретическое обобщение, которое станет для меня надежным компасом в моих розысканиях по истории русского романа, либо теория докладчика не справится с этими вопросами и обнаружится ее несостоятельность.