Проблемы теории романа
Шрифт:
Если роман вытекает из противоречия личности и коллектива, а эпос возникает на базе их единства, то, казалось бы, что расцвет социалистического общества будет предполагать развитие эпоса, а не романа. Тут кто-то с места подает реплику: "И будет, потому что не со вчерашнего дня существует советская власть". Вот на эту реплику я и отвечал, что даже, если бы советская власть существовала со вчерашнего дня, так пролетариат существует не со вчерашнего дня и у пролетариата никогда не было противоречия, о котором идет речь. Смысл сказанного заключается вовсе не в том. что я бросаю упрек пролетариату, что он не создал эпоса, и не в том моя мысль, что я требую, чтобы пролетариат создал эпос. Я даже не говорил о том, будет ли пролетариат создавать эпос или не будет.
Мысль моя имеет единственное
Тут был даже сделан одним из выступавших ораторов такой вывод, который, как он выразился, моим соратникам не снился в самых страшных снах. Должен сказать, что и мне сделанный им вывод не снился ни в каких снах. По поводу моего возражения, что, следуя логике доклада, пролетариат должен был бы создать эпос, а не роман, в действительности же он не создал эпоса, а создаст роман, мне вдруг говорят: отсюда прямой вывод, что диктатура пролетариата не нужна. Каким образом можно сделать подобный вывод? Причем тут разговор о пролетарской культуре? Я подобной проблемы не ставил совсем. Прямой смысл моего выступления заключается в том, что докладчик сам себе противоречит, сам себя отрицает, начал за здравие, а кончил за упокой.
Если бы мне т. Усиевич доказала, что докладчик логически вполне прав, что у пролетариата, а равно в социалистическом обществе должен именно развиваться роман, т. с. литературная форма, о которой сказано, что в основе ее лежит противоречие личности и коллектива, — это было бы уместно. Но пока мне этого никто не доказал, я никак не могу понять логики доклада.
Что же касается разговоров о переверзнанской методологии, с которых начале сегодняшнюю дискуссию т. Усиевич, я не знаю, зачем были эти рассуждения Дело в том, что все мое выступление вовсе не прокламировало какую-нибудь определенную методологию. В нем есть только самое простое требование фактической обоснованности теории. Между прочим на т. Нусинова почему-то подействовало неприятно, что мною вопрос был поставлен в чисто исторической плоскости, без всяких рассуждений теоретического порядка. (Н у с и н о в: Почему вы считаете необходимым разделить труд?) Такое разделение труда существует, существовало и будет существовать. Меня преподавать теорию литературы, вероятно, никто не позовет, да я и сам не пойду; а для преподавания теории литературы приглашают, предположим, т. Тимофеева, и он идет (смех). Это разница все-таки — теория и история литературы. Я не теоретик литературы, знаю это хорошо. Я все-таки историк литературы. Конечно, каждый историк литературы в известной мере и теоретик литературы, но все-таки… И каждый теоретик литературы в известной мере историк литературы, но все-таки… Тут есть заметное разделение функций, сложившееся исторически, ничего не поделаешь с этим.
Но возвращаюсь к правильно подмеченному т. Нусиновым обстоятельству, что в моем выступлении никаких теорий не было. Не было их потому, что здесь не нужно было никаких теорий. Почему? Да потому просто, что я имел перед собой теорию, которую должен был оценить, причем к оценке этой теории я подошел не как теоретик и не с теоретическими предпосылками н не с методологиями, а именно как историк. Передо мною теория. И у меня, как у историка, есть знание исторических фактов, которые предложенная мне теория должна охватить. Я и собрал некоторую сумму фактов, которых не охватывает, не объясняет теория.
Если бы т. Усиевич в своем выступлении показала, что теория прекрасно овладевает фактами, — я немедленно отказался бы от всего того, что говорил, и постарался бы тщательным образом усвоить теорию т. Лукача. Для меня, повторяю, отсутствие серьезных теоретических предпосылок в моей работе над историей романа является как раз вещью чрезвычайно печальной. Я чувствую себя в известной мере, как без рук, не имея даже основной сколько-нибудь разработанной терминологии в этой области. Я бесплодно и давно копаюсь в ученой литературе, отыскивая для себя что-нибудь в этой области, и ничего не нахожу. Повторяю, я шел сюда с надеждой получить для себя указания по этому вопросу. Но что же я буду делать с этой теорией, которая мне моих фактов никак не охватывает? Я и перечислял эти факты.
Зачем же т. Усиевич представляла это дело таким образом, что это неудовлетворение вытекало из моих методологических предпосылок, и вспомнила здесь блаженной памяти переверзианство? Что же это такое, как не некое искривление всей ситуации прений? Ведь застрельщиком прений, как известно, выступил человек, который едва ли имел какое-нибудь отношение к переверзнанству- т. Шиллер. Он начал свое выступление с прямого констатирования, — медленно, со свойственной ему тяжеловесностью, несколько может быть недостаточной выразительностью, языковой, чисто лексической, — именно того, что в этой теории не учтены исторические факты, и привел факты, которые обойдены молчанием. Дальше выступал целый ряд людей — все историки. Выступали они также не с какими-нибудь теориями; они просто говорили: вот передо мной теория, но что же я буду делать с этой теорией, когда факты в нее не укладываются, когда эта теория не освещает мне фактов, а поступает с этими фактами как мифический Прокруст с людьми, не укладывавшимися на его кровати: если факты не укладываются в своего рода кровать теории, укороти, обруби ноги фактам, а если они коротки — вытянем их, чтобы пришлись точка в точку по кровати. Вот о чем идет речь.
Я полагаю, что в этом плане и должны развертываться прения, потому что я пришел сюда для делового обсуждения проблемы теории романа, а не для того, чтобы поднимать такую действительно для меня уже допотопную вещь, как переверзнанство (смех). (Б е с п а л о в: Вот на этом и остановитесь). Что это есть допотопная вещь? Она и есть допотопная.
Ю д и н: Я, к сожалению, не слышал доклада т. Лукача и первого вашего выступления, но со стенограммой ознакомился и прослушал сегодняшнее ваше выступление. Меня интересует вот какой вопрос: т. Лукач в очень большой мере пытается опереться в трактовке вопроса об эпосе на известное положение Маркса о природе классического греческого эпоса. Из вашей стенограммы и вашего выступления я не понял, как вы относитесь к этому положению. У меня создается такое впечатление, что вы в этом вопросе ходите вокруг да около, ни за, ни против.
П е р е в е р з е в. По существу говоря, у Маркса о греческом эпосе сказано буквально несколько слов. То, что говорится о греческом эпосе у Маркса, это для меня вещь вполне аксиоматическая. Греческий эпос представляет собой гениальное художественное воплощение определенного этапа о развитии человечества, который Маркс называет детством человечества. Но каким образом я сделаю отсюда вывод по отношению к теории романа и к теории эпоса? Ведь Маркс ничего не говорит о таких вещах, как позднейший эпос.
Ю д и н: Он говорит об эпосе как общем явлении.
Л и ф ш и ц: В "теориях прибавочной стоимости".
П е р е в е р з е в: Что собственно он говорит?
К е м е н о в: Что в классической форме эпос невозродим.
Переверзев: Это для меня аксиома. Но что из этого я сделаю для себя в качестве исследователя истории эпоса, поскольку имею дело с проблемой исторического развития эпоса и с такой проблемой, как историческое развитие романа? Это аксиома, но, высказавши аксиому, что гомеровский эпос — неповторимая вещь, что больше ничего подобного не создашь, я должен идти дальше.
Ю д и н: У Маркса речь идет о классической форме эпоса.
П е р е в е р з е в: Это и есть, конечно, классическая форма эпоса, а классическое в конце концов всегда неповторимо, — всегда представляет собой завершение какой-то культуры, это есть художественный памятник, на веки веков воздвигнутый определенному этапу в развитии человечества. Этого я ни в какой мере не отрицал. Я только говорил о том, что это не есть еще определение эпоса, не есть даже определение эпической поэмы, взятой во всем объеме ее исторического развития. А со стороны теоретика литературы я должен получить определение эпоса, которое охватывало бы мне всю сумму фактов, относящихся к развитию данного жанра.