Проблески золотого детства
Шрифт:
Почему я против этого? Я не против права человека совершить самоубийство. Нет, это должно быть одним из основных прав человека. Если я не хочу жить, кто имеет право заставлять меня жить? Если я сам хочу исчезнуть, тогда все, что могут сделать остальные - это сделать это настолько удобным, насколько возможно. Заметьте: однажды я захочу исчезнуть, я не могу жить вечно.
Только недавно Шила показала мне наклейку для автомобиля, которую она привезла из Америки. На ней написано: «Я горжусь, что я американец». Я посмотрел на нее, и когда Шила ушла, я всплакнул по этому поводу. Я не американец, и я горжусь, что я не американец. Я и не индус - тогда кто же я? Я горжусь, что я никто. Именно к
Я первый гражданин вселенной. Вы знаете, я сумасшедший. Я могу начать печатать паспорта для вселенского гражданства. Я думал об этом. Я думаю об оранжевой карточке, которая может быть напечатана мной для моих саньясинов в качестве паспорта для вселенского братства, в противовес всем нациям, расам и религиям.
Я не против джайнского отношения к самоубийству, но метод… их метод неудобоварим. Для бедного человека требуется почти девяносто дней, для того, чтобы умереть. Это пытка. Его нельзя усовершенствовать. Даже Адольф Гитлер не додумался до такой великой идеи. Для эрудиции Девагита: Адольф Гитлер постиг идею сверления человеческих зубов -без анестезии, конечно. По всему миру все еще очень много евреев, зубы которых сверлили просто для того, чтобы мучить их. Но Адольф Гитлер мог и не слышать о джайнских монахах и их мазохистских упражнениях. Они превосходны! Они никогда не стригут волосы, они вырывают их своими руками. Смотрите, что за великолепная идея!
Каждый день джайнский монах вырывает свои волосы, бороду и усы, и все волосы на теле, просто своими голыми руками! Они против какой-либо технологии — и они называют это логикой, двигаясь к очень логичному концу. Если вы используете бритву, это технология; вы знали это? Рассматривали ли вы когда-нибудь лезвие как продукт технологии? Даже так называемые экологи продолжают брить свои бороды без понимания того, что они совершают преступление против природы.
Джайнские монахи вырывают свои волосы, и не в уединении, потому что у них нет никакого уединения. Роль их мазохизма не в том, чтобы иметь какое-то уединение, но чтобы быть полностью на публике. Они вырывают свои волосы, когда стоят голыми на базарной площади. Толпы, конечно, приветствуют и аплодируют. И джайны тоже, хотя они чувствуют большое сострадание, вы можете увидеть слезы на глазах, но бессознательно они также радуются этому, и билет не нужен. Я питаю отвращение к лому; я ненавижу все такие методы.
Идея совершения сантхары, самоубийства, через то, чтобы не есть или не пить, ничто иное, как очень долгий процесс самоистязания. Я не могу поддерживать это. Но я полностью поддерживаю идею свободы умереть. Я рассматриваю ее как право по рождению, и раньше или позже все конституции в мире будут содержать ее, будут должны иметь ее как самое основное врожденное право право умереть. Это не преступление.
Но пытать всех, включая себя, это преступление. Поняв это, вы поймете, что я не был грубым, я задал очень уместный вопрос. В тот день я начал пожизненную войну против глупости всех сортов, чепухи, религиозных предрассудков — короче, религиозного дерьма. Дерьмо — такое прекрасное слово. Оно коротко и говорит так много.
В тог день я начал свою жизнь как бунтовщик, и я буду продолжать быть бунтовщиком до самого последнего вздоха или даже после него. Кто знает? Даже если я не буду иметь тела, у меня будут тысячи тел тех, кто меня любит. Я могу провоцировать их — и вы знаете, я соблазнитель, я могу на века заложить идеи в их головы. Именно это я собираюсь сделать.
Со смертью этого тела мое восстание не может умереть. Моя революция продолжится, даже более интенсивно, потому что потом у нее будет намного больше тел, намного больше голосов, намного больше рук для того, чтобы продолжить ее.
Тот день был значительным, исторически значительным. Я всегда вспоминал тот день вместе с днем, когда Иисус спорил с раввинами в храме. Он был немного старше, чем я, возможно восьми или девяти лет. Его спор определил весь путь его жизни.
Я не помню имени того джайнского монаха; может быть, его звали Шанти Сагар, что значит «океан блаженства». Он определенно не был этим. Вот почему я забыл даже его имя. Он был просто грязной лужей, не океаном блаженства, или мира, или тишины. И он определенно не был человеком молчания, потому что он стал очень раздраженным.
Шанти может означать многое; оно может означать «спокойствие», оно может означать «тишина». Это два основных значения; и их не было в нем. Он не был ни спокойным, ни молчаливым, вовсе нет. Также нельзя сказать, что в нем не было суматохи, потому что он стал таким разгневанным, что закричал на меня, чтобы я сел.
Я сказал: «Никто не может приказать мне сесть в моем собственном доме. Я могу приказать тебе уйти, но ты не можешь приказать мне сесть. Но я не скажу, чтобы ты уходил, потому что у меня есть еще вопросы. Пожалуйста, не сердись. Помни свое имя, Шанти Сагар — океан покоя и тишины. Ты можешь быть, по крайней мере, маленькой лужей. И не будь обеспокоенным маленьким ребенком».
Не беспокоясь, молчал он или нет, я спросил мою бабушку, которая тогда смеялась: «Что ты скажешь, Нани? Должен ли я задавать ему еще вопросы, или сказать ему, чтобы он убрался из дома?»
Я, конечно, не спросил моего дедушку, потому что этот человек был его гуру. Моя Нани сказала: «Ты можешь спрашивать все, что ты хочешь, а если он не сможет ответить, дверь открыта, он может уйти».
Это была женщина, которую я любил. Это была женщина, которая сделала меня бунтовщиком. Даже моего дедушку шокировало, что она поддержала меня таким образом. Тот так называемый Шанти Сагар немедленно замолчал в то мгновение, когда увидел, что моя бабушка поддержала меня. Не только она, жители деревни были с самого начала на моей стороне. Бедный джайнский монах остался в полном одиночестве.
Я задал ему еще несколько вопросов. Я спросил: «Ты сказал; «Не верь ничему, пока не пережил это сам». Я вижу в этом истину, отсюда вопрос…»
Джайны верят, что есть семь адов. Вплоть до шестого есть возможность вернуться, но последний - вечный. Может быть, последний ад -это христианский ад, потому что там тоже, если однажды вы там, вы там навсегда. Я продолжал; «Ты упоминал семь адов, поэтому возникает вопрос, был ли ты в седьмом? Если ты был, тогда ты не мог бы быть здесь. Если не был, на каком основании ты говоришь, что он существует? Ты должен сказать, что существует только шесть адов, не семь. Теперь, пожалуйста, будь точным: скажи, что есть только шесть адов, или если ты хочешь настаивать на семи, тогда докажи мне, что, по крайней мере, один человек, Шанти Сагар, вернулся из седьмого ада».
Он был ошарашен. Он не мог поверить, что ребенок мог задать такой вопрос. Сегодня я тоже не могу поверить в это! Как я мог задать такой вопрос? Единственный ответ, который я могу дать, это то, что я был необразованным, и совершенно без всяких знаний. Знание делает вас очень хитрым. Я просто задал вопрос, который мог задать любой ребенок, если бы он не был образованным. Образование это величайшее преступление, которое человек совершает против бедных детей. Может быть, последнее освобождение в мире будет освобождением детей.