Пробуждение барса
Шрифт:
Встреченный взрывом смеха, Саакадзе невозмутимо поправил на левой руке свернувшегося в клубок зверька, склонился перед царицей, затем поклонился всем присутствующим и застыл перед царевичем.
Луарсаб, слегка растерявшись, спросил, чем вызвана настойчивость азнаура.
— Мой царевич, по некоторым причинам я раньше не мог выполнить твое приказание.
— А теперь пришел в присутствии царицы и княгинь сообщить о выполнении? — холодно оборвал Луарсаб.
— Да, царевич. В царствование Тамар сложил Шота Руставели у ног царицы «Витязя в тигровой шкуре». Я не певец, я только охотник, но каждый поступает по своим склонностям, и потому прошу принять от меня прекрасную Дареджан.
Шадиман метнул бешеный взор на Саакадзе, но Георгий, словно не заметив, быстро сдернул покрывало, опустился на колени и преподнес ошеломленному Луарсабу подушку, на которой потягивалась выхоленная маленькая пантера. Княжны с визгом разбежались.
— Прими, царевич, красавицу от преданного тебе воина: «Силен в воинской науке, львов сражал я, как котят…» [12]
Луарсаб, покраснев, гладил изящно изгибающуюся хищницу.
— Дорогой Георгий, твой подарок послужил наследнику уроком требовать от каждого по его характеру…
[12]
Из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Шадиман еле владел собой, его пальцы невольно тянулись к поясу, где обыкновенно висела шашка. Княгини растерянно переглядывались, опасливо придерживая шелковые юбки.
Саакадзе смело глядел на Луарсаба.
— Разреши, мой царевич, удалиться.
— Не разрешу, останься при мне на неделю празднества. Надеюсь, княжны, столь благосклонные к рыцарям, не поскупятся на внимание.
Луарсаб вдруг расхохотался: пантера, спрыгнув с тахты, плавно расхаживала, обнюхивая платье визжащих и мечущихся княжен.
Зугза на коленях умоляла Луарсаба поручить ей пантеру и, схватив хищницу, покрыла ее страстными поцелуями. Наследник взглянул на Зугзу и быстро перевел взгляд на смутившегося Саакадзе.
— Кажется, я знаю, почему однажды плакала Зугза, — сузив глаза, сказал Луарсаб и, взяв пантеру, стал бегать за визжавшими княжнами. Напрасно царица пыталась остановить расшалившегося Луарсаба, и, вероятно, шутки кончились бы обмороками, если бы вошедший князь Чиджавадзе не передал приглашения царя пожаловать к трапезе. Княжны радостно бросились в свои покои поправлять платья.
— Отдай, мой сын, пантеру Зугзе, а тебя, Георгий, за доставленное наследнику удовольствие жалую рыцарем моего двора на праздничную неделю.
Двухдневный пир сменился рыцарским турниром, на котором победитель на год венчался званием «непобедимый» и жаловался золоченым рогом для вина.
Накануне Баака рассказал Саакадзе и Дато о домогательстве трех князей и вынужденном согласии царя отдать Агджа-Калу. Саакадзе безошибочно угадал хитрый план князей. Неужели трем хищникам отдать судьбу Картли? Но как не видит царь опасности для себя? Ведь светлейший шакал Баграт имеет право на престол. Уж не подготовляется ли новая измена? Тогда первый удар падает на союз азнауров и народ.
Саакадзе вышел на конюшенный двор и громко, чтобы слышала придворная челядь, велел Эрасти седлать коня. Папуна придется сегодня же вернуться в Носте для проверки действий нового гзири.
И Георгий поспешил в помещение Арчила. Обдумывая каждое слово, стал писать тайное послание шаху Аббасу:
"Великий шах-ин-шах, могущественный повелитель Ирана, сын солнца и луны, шах Аббас. Дозволь донести до твоего царственного уха о коварных против тебя планах светлейшего Баграта Картлосского и князей Андукапара Амилахвари и Шадимана Бараташвили.
Псы вынудили нашего доброго царя отдать им сахасо Агджа-Калу, думаю, по тайному соглашению с Азис-пашою, хитрейшим ставленником Стамбула. Он уже несколько раз тайно переступал границу Картли. Думаю, великий шах-ин-шах, князья стараются оградить Картли от Ирана. Агджа-Кала, укрепленная для удобства нашего врага, а не в целях охраны царского пастбища, представит угрозу лишить Картли покровительства могущественного шах-ин-шаха…
Преклоняю перед великим из великих непобедимым шахом Аббасом голову и клянусь в верности.
Раб Георгий Саакадзе.
Хроникон 296".
Передавая послание, Саакадзе предостерег:
— Папуна, день и ночь скачи в Исфахан, падет один конь, бери другого. Послание передай только шаху Аббасу, этому коварному персу, да наскочить ему к шайтану на шампур… Если в дороге поймают, послание проглоти и скажи: поехал искать свободных глехи для ускорения ностевских построек.
Папуна взял послание, завернул в платок и глубоко заложил в чоху:
— Хорошо, дорогой, скажу — это лаваш, и попрошу положить сверху сыр, а вино Папуна всегда имеет при себе и уложит даже десять непрошеных друзей…
Тбилисская аспарези заново посыпана свежим красным песком. Вокруг царской площадки выкрашенный в ярко-синюю краску амфитеатр переполнился зрителями. Около царя на покрытых коврами скамьях разместились князья с многочисленными семьями и высшее духовенство. За ними в первых рядах — почетные тбилисцы: мелики, кед-худы, уста-баши всех амкарств, позади них тесно сидели купцы большие и малые, иноземные купцы и нацвали. И, наконец, в последних рядах, почти друг на друге сидели амкари и мокалаке. Остальные горожане — «простой народ», — точно виноградные лозы, свешивались с ограды аспарези. Царскую площадку охраняла метехская стража, позади царских кресел Баака плотной стеной расставил телохранителей.
Пантера, устроившись на коленях Луарсаба, с любопытством оглядывалась и, мурлыкая, шарила за вырезом куладжи Луарсаба в поисках любимых лакомств. Около царя стоял начальник замка с жезлом, рядом с ним — Баака.
По четырем дорогам на аспарези стекались витязи в доспехах и кольчугах.
Турнир начался пышным выездом князей и оруженосцев. Начальник замка объявил имена состязающихся и порядок состязаний.
После джигитовки Андукапара, вызвавшего неистовый восторг ловкими прыжками через мчавшегося ураганом коня, Баака передал царю просьбу двадцати азнауров со своими дружинами представить военную игру под предводительством азнаура Саакадзе.
Царь быстро обменялся взглядом с Херхеулидзе и подал знак.
Первым через восточный въезд выехал Саакадзе, закованный в рыцарские доспехи, с тяжелым щитом, украшенным серебряным барсом, и мечом, отливающим стальной синевой. Под ним шахский конь, сверкая налитыми гневом глазами, нервно раздувал ноздри. За грозным всадником гарцевали двести дружинников в легких кольчугах, в малиновых одеждах, обшитых серебряными галунами, и в черных цаги с кистями.
Саакадзе осадил коня перед царем и склонил меч и щит, двести дружинников, одновременно опустив копья, растянули круг.