Пробуждение барса
Шрифт:
— Передай Кавтарадзе княжеское сожаление: Шадиман невольно причинил азнауру ущерб и постарается в будущем вознаградить его… А браслет нашелся?
— Браслет?! Какой? Да, царицы… Прости, князь, давно позабыл, смешное дело…
Георгий, как бы спохватившись, поперхнулся.
— Конечно, азнауру не пристало терять подарок царицы, но высокая царица цариц славится добротой и простит неопытного, готового ради щедрой повелительницы отдать отчаянную голову.
Шадиман мысленно рассмеялся над своим беспокойством: «барсы» оказались петухами, не стоит больше о них думать. Пусть тревожится Андукапар, ему полезно… Довольный Шадиман снисходительно похлопал по плечу Саакадзе и предложил совместно вернуться к веселью.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Посольские переговоры затягивались. Не только дальность расстояния удерживала Георгия X от решения заключить союз и принять предлагаемое покровительство единоверной Русии, но и опасения открытого разрыва с шахом Аббасом при шатких обещаниях Татищева о военной помощи.
На тайном совещании Георгия X с высшим духовенством и картлийскими царевичами присутствовали Луарсаб, Вахтанг и Ираклий, вызванные из удельного княжества, католикос Доментий, архиепископ Феодосий и Трифилий.
После долгого обсуждения за и против союза с Борисом Годуновым решили согласиться на союз и брак Тинатин с царевичем Русии только в случае полной военной помощи против Турции и Ирана. Все единодушно согласились, что шах Аббас отметит этот союз очередным вторжением в Картли в случае отсутствия русийских стрельцов.
И пока велись все эти переговоры, в Метехском замке шли обычные приемы, обеды и рыцарские турниры.
И Татищев в своем очередном послании Борису Годунову, посланном со стрелецким пятидесятником Кузьмой Усовым, вынужден был признать дальновидность картлийской политики и необходимость пойти на уступки в вопросе о военной помощи.
Он также тщеславно описывал:
"Как первое посольство правили, велел Юрьи царь есть у него. Да сам царь сел и послом велел сести и мне, Михайлу, подле себя с левую руку, а у меня посадил дядю своего Вахтанга царевича: а я выше Вахтанга царевича сести не хотел, — и царь велел мне сести неволею. А у Вахтанга царевича велел царь сести диаку Ондрею, а от него сидели в другом ряду удельной Ираклей царевич, да Усеин князь, да Аристов князь Сонской, и иные бояре и азнауры.
А по другую сторону от царя с правые руки сидел сын его царевич Лев Варсан (Луарсаб) да каталек (каталикос) Доментий, а они его именуют патриархом, а от него архиепископы и епископы, да Мегрельские земли царевич Олександр, а от него князья и азнауры многие. И у царя мы, послы, ели".
Затем Татищев подробно описал церемониал передачи подарков и не преминул напомнить Борису Годунову, что мысль о посылке кречетов, так поразивших грузин, принадлежала ему, вопреки уверениям думских бояр о невозможности довезти птиц живыми.
«Юрьи царь кречета смотрел и на руку к себе имел. И клубочек снимал и государеву жалованью добре рад. А спрашивал кречетника, что кречет ловит? И он-де сказал, что ловит лебеди. А про кречета послы царю Юрью говорили, что великий государь наш царь и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец, жалуючи тебя, Юрьи царя, послал к тебе своей царские потеки кречет красной да кречет подкрасной, да кречет кропленой».
Потом Татищев перешел к описанию первого дипломатического разговора с «ближними людьми» Георгия X о предлагаемом Русией Картли союзе и покровительстве и закреплении этого союза браком царевны Тинатин и царевича Федора Борисовича. Не упуская никаких подробностей, Татищев также описал переговоры о желании посольства выбрать среди грузинских царевичей жениха для царевны Ксении Борисовны.
Ссылаясь на отсутствие до приезда посольства Татищева каких-либо взаимоотношений между Картли и Русией и напоминая о желании Бориса Годунова способствовать обороне Картли против наступающего магометанского мира, Георгий X через «ближних людей» своих говорил:
"Яз в том положился на бога да на государеву волю, голова моя и дом мой, и дети, и все мое государство перед богом да перед ним государем.
А государству нашему смежным сильные недруги Турской и Кизилбашской; и мы по ся места в иное время против них стояли, а иногда били челом и поминки посылали. А ныне, как я царского величества повеленье учиню, буду в его царском жалованье и мне уж от тех отстать и с ними в недружбе быть; и те недруги, сведав про то, тотчас на меня и на мою землю станут. И вам бы в том мысль свою дать, как тому быть? И вам бы ныне оставить у меня в государстве стрельцов с пищалями человек с 500, чтобы мне от недругов своих быти бесстрашну, а не оставити стрельцов для береженья, — и мне государева дела делать нельзя.
И мы, послы, говорили о том многими мерами, чтоб о людех послал царь бить челом к тебе, великому государю, а ныне нам учинить того никак невозможно.
И архиепископ с товарищами ходили к царю. А пришел к нам послом, говорили: только деи не оставите ныне государевых людей для береженья, — и Юрьи царь никоторых государевых дел делати не хочет, что блюдетца недругов; недруги близко, а государева помоч далека.
И мы, холопи твои, меж собой помыслили: не оставить государевых людей у Юрьи царя и государеву делу никоторому не зделатис. И примерились к тем мерам, что государевы воеводы с Терки дают в Кабарду к Черкаским князем и мурзам, которые служат государю, для береженья этих недругов на зиму стрельцов по 500 и 600, а из Астрахани нагаем заволжским для береженья дают же; а Юрьи царь во всею Карталинскою и Сонскою землею хочет быть под государевою рукою…"
Стрельцы, громыхая пищалями, распахнули сводчатые ворота дома князя Чавчавадзе.
Тихо перешептываясь, архимандрит Феодосий, Эристави Ксанский, начальник тваладской белой сотни азнаур Асламаз, Саакадзе с телохранителями и дружинниками направились к Метехскому замку.
Когда Саакадзе возвращался после очередной тайной беседы с Баака Херхеулидзе, он неожиданно столкнулся на мосту с Али-Баиндуром. Али-Баиндур ожидал Саакадзе уже два часа, но обрадовался «случайной» встрече с «любимым другом» и, обняв Саакадзе, повернул в «Золотой верблюд» скрепить радость вином, крепким, как дружба грузин.
Под шумные песни, под хриплые взвизги зурны лилась беседа друзей. Чокаясь, Али-Баиндур притворно пьяным голосом пожелал успеха длинным шапкам, прибывшим из холодных стран предложить дружбу единоверцам и наконец избавить прекрасную Картли от персидского аркана.
Саакадзе сначала отклонял скользкий разговор, но под влиянием обильного угощения начал подшучивать над легковерностью друга, повторяющего предательские сведения, полученные, очевидно, от праздного глупца.
Али-Баиндур в свою очередь принялся издеваться над простодушием друга, думающего, будто длинные шапки приехали в Тбилиси скупать чурчхелы.
Задетый Саакадзе презрительно засмеялся: очевидно, черкесские девушки похожи на чурчхелы, поэтому в аулы и не едут богатые послы из дальних стран.
Али-Баиндур выпрямился и с насмешливой торжественностью напомнил другу о дочери черкесского князя Темрюка, ставшей женой царя севера, Грозного Ивана, и скорее похожей на виноградную лозу, чем на выжатый виноград.
Саакадзе стукнул чашей: если дочь черкесского князя Темрюка похожа на виноградную лозу, то царевна Тинатин, дочь Картлийского царя, — на целый виноградник. И если найдется дерзкий, осмелившийся сомневаться, азнаур Саакадзе шашкой заставит его голову склониться к ногам царевны.