Пробуждение Рафаэля
Шрифт:
Позвонила консьержка, сообщить, что посыльный принёс коробку для синьоры Пентон; голос у неё при этом звучал почти заговорщически. Такой же был у неё и вид, когда она протянула небольшую коробку, в которой оказался букетик свежих веточек жасмина. Открыв её, Шарлотта вдохнула опьяняющий аромат крохотных белых цветов и нетерпеливо прочла приложенную карточку: «Синьора Пентон, вы, должно быть, переживаете из-за вашей картины. Примите, пожалуйста, этот подарок в память о нашем разговоре о мороженом. Жду вас к чаю в полчетвёртого, как всегда. Франческо Прокопио». Увидев подпись, она почувствовала острую боль, которую отнесла на счёт разочарования.
— Желаете, чтобы я поставила их в воду у вас
— Да, спасибо.
Шарлотта отдала ей потерявшую свою цену коробку с цветами и вышла из пансиона, пока старуха не начала задавать вопросы.
Голуби толпились у фонтана на площади Республики, их перебранка мешалась с шумом студентов, идущих из университета через пьяццу домой перекусить. Было настолько тепло, что в пиццерии напротив распахнули двери, и шеф-повар сидел в своём белом наряде на скамье, подставив лицо солнцу. Дым его дровяной плиты плыл к Шарлотте. Запах дыма вместе с длинными синими тенями и желтоватым булыжником, выложенным в виде набегающих волн, которым была вымощена площадь, — всё это напомнило ей летние прогулки с Джоном по ветреным галечным пляжам в Норфолке.
Она встретилась с графом в изысканном небольшом ресторанчике, помещавшемся на боковой улице в подвале, который был высечен в каменном склоне холма. Поскольку окна в нём были только в передней стене, а сверху всей своей массой над ним нависало шестиэтажное средневековое строение, дневной свет проникал в него лишь на несколько шагов от двери. Освещаемый одними свечами, ресторан походил на пещеру, где весь город хранил свои тайны, и после яркого октябрьского солнца Шарлотта с трудом нащупывала путь к столику. Идя впереди графа Маласпино, она споткнулась, и он подхватил её под руку, чтобы не дать упасть.
— Простите, граф!
— Прошу вас, зовите меня Дадо.
— Просто… после улицы здесь…
— А… ну да, вы, которые приезжаете из страны, где так мало солнца, всегда ищете его, тогда как нам, в Италии, нужно непременно прятаться от света. Кто знает, возможно, у нас выработалось к нему совершенно иное отношение?
Когда глаза Шарлотты постепенно привыкли к полутьме, она узнала несколько обедающих: VIP-персон, присутствовавших на столь трагическом открытии картины Рафаэля, двух элегантных стариков, друзей бывшего шефа полиции. Все мужчины приветливо махали или важно кивали её сопровождающему.
— Для человека, столь долго отсутствовавшего в стране, вы сохранили много друзей, граф, — сказала она.
— Зовите меня Дадо, пожалуйста! — ответил он. — Большинство этих людей не мои… они… были… старинными друзьями отца.
Метрдотель усадил их за столик, несколько великоватый для непринуждённой беседы. Когда Шарлотта подалась вперёд, чтобы что-то сказать, крахмальная льняная скатерть задралась, грозя опрокинуть её стакан с водой. Она подхватила его, пригубила и, ставя обратно на стол, заметила, что угодила рукавом в серебряную маслёнку. Ещё не привыкшая к этому сговору мелких неодушевлённых предметов против неё, она рассеянно тёрла жирное пятно, наблюдая за графом, который вёл себя как настоящий хозяин. Когда он наклонился к ней, скатерть и не думала мешать ему, стаканы стояли как вкопанные — всё внимание, как и принимавший заказ официант, записывавший за графом названия блюд, которые не значились в меню.
— Вы должны попробовать это, Шарлотта, — сказал Маласпино. — Фаршированные оливки с кремом фритта, особое блюдо дома Асколи Пичено, любимого виолончелиста Россини, который принадлежал благородному роду Витали, имеющему семейные связи с моим родом, — скромно добавил он. — Россини, знаете ли, был страстным гурманом.
— О, неужели? — Фаршированные и жаренные в сливках оливки поразили Шарлотту
— Говорят, за всю жизнь он плакал всего дважды: первый раз, когда услышал игру Паганини на скрипке, а второй, на корабле, когда индейка с трюфелями, стоявшая перед ним, упала со стола за борт.
— Как интересно!
Шарлотта старалась как-то выказывать интерес к рассказу графа и одновременно управляться с огромной булкой, которая была и жёсткой, как камень, и рассыпчатой.
Наконец граф подошёл к главному:
— Хочу сделать вам предложение…
Булка, хрустнув, рассыпалась.
— Деловое предложение, — продолжал граф. — В английском слово «предложение» имеет другой смысл, не так ли? Любопытнейший язык… Моя жена — немка, но выросла в Америке и говорит на нём бесконечно лучше меня… — Сделав предсказуемую паузу, чтобы Шарлотта могла кое-как выдавить жалкий комплимент его лингвистическим способностям, граф продолжил: — Предлагаю вам взять на себя труд отреставрировать разнообразные фрески и семейные произведения искусства, находящиеся в моём доме, на вилле «Роза», где вы, разумеется, будете нашей гостьей.
Шарлотта смахнула с коленей крошки:
— Уверена, граф, вы… вы предпочитаете нанимать для такой работы итальянца?
— Обычно да. Но мою супругу, как и меня, очень впечатлило, какую репутацию вы, синьора, имеете в Европе. И ваша работа здесь подтвердила её.
Он пустился объяснять, почему они с женой считают, что Шарлотта лучше любого другого подходит для этой работы, щедро рассыпая, словно вишенки в ликёре на суховатый кекс её жизни, имена знаменитейших итальянских коллекционеров искусства, с кем, намекнул он, она сможет вскоре оказаться в близком знакомстве.
Когда Шарлотта пробормотала что должна будет возвратиться в Лондон, как только работу над Рафаэлем отложат, граф на мгновение коснулся её руки ладонью, едва ощутимо дрожавшей, — так вибрирует колокол, перестав звонить.
— Надеюсь, вы простите меня, — сказал он, — но, предвидя подобный аргумент, я без вашего ведома переговорил с уважаемым Джеффри, и он был рад, что вам предоставляется такая возможность…
«„Уважаемый Джеффри" ничего мне не сказал», — подумала Шарлотта, возмущённая, но не удивлённая. Джеффри искал повод отправить её куда-нибудь на несколько месяцев, несомненно, потому, что она не соответствовала новому, жизнерадостному, молодёжному образу галереи (или новому, жизнерадостному, молодому, после подтяжки, лицу Джеффри). Она заметила, что граф бросил взгляд на часы на стене ресторана. Пять минут второго.
— У вас наверняка много более неотложных дел, чем…
— Нет, нет! — улыбнулся он и снова коснулся её дрожащей рукой. — Я обещал кое-кому позвонить. Вы простите, если я отлучусь на минутку?
Они начали точно в два. Поскольку они были людьми с ограниченным воображением, то решили, что будет забавно, если напомнят ему о его знаменитой коллекции предметов искусства. Он любил Рафаэля, и они дали ему Рафаэля: прикнопили напротив один из его многочисленных картонов Рафаэля — для вдохновения. Однако их распятие было более точным, чем изображение Рафаэля. Зная, как можно использовать против человека собственный его вес и что богатые толстяки умирают быстрее бедных и тощих, они не стали возиться с гвоздями и крестом. Вполне подошло дерево на плоской ломбардской равнине и верёвка, чтобы связать толстяку голые руки за спиной и подвесить его — повыше, лопатки вывернулись под немыслимым углом, и вся тяжесть массивного тела тянула его вниз. Жилы на шее и плечах лопнули, так что он уже не мог держать голову, и это было самое, в конце концов, смешное. Над его головой прибили доску с надписью от руки: