Пробуждение в Париже. Родиться заново или сойти с ума?
Шрифт:
Практически в каждом здании Парижа есть такой. Его задача – заботиться о доме, содержать его в чистоте, доставлять письма и вообще следить за порядком. Я бывала в домах, где консьержи напоминали питбулей, что стоят за свое добро насмерть – всякий раз, проходя мимо, я дрожу от страха. А бывала и в таких домах, где консьержи – люди милые, добродушные, приятные в общении. Но как бы то ни было, все они – истовые служаки, и с ними всегда лучше дружить – даже если просто проходишь мимо. А уж если тебе выпало быть одним из жильцов… В другое время мы обязательно задержались бы и познакомились, но тогда мы слишком устали и проголодались.
Снаружи люди все шли и шли целыми толпами. Семьи всех национальностей, дети в колясках,
Однако голод повел нас наперерез толпе. К своему удивлению, мы вскоре поняли, что поднимаемся вверх, на Монмартр, к Сакре-Кёр, царящей на холме над городом. Эти извилистые улочки с очаровательными кафе, бутиками и ресторанами, где сегодня обедают главным образом туристы, образуют такой пестрый и волшебный район, что мы и думать забыли об усталости и «люксовой» квартире. В начале девятнадцатого века на Монмартре было полно маленьких художественных мастерских, ночных клубов и кабаре. На рубеже веков, в так называемую Прекрасную эпоху, этот район стал приютом таких знаменитых художников, как Сальвадор Дали, Модильяни, Моне, Тулуз-Лотрек, Мондриан, Писсарро Пикассо и Ван Гог [7] . Позднее район пришел в упадок, и в мои студенческие годы это место скорее отталкивало, чем привлекало. Однако в последние годы Монмартр пережил период бурного возрождения, молодые художники и современные предприимчивые люди ставили торговые палатки, открывали художественные галереи, трендовые рестораны и модные кафе. Их заведения соседствовали с более традиционными, в стиле Прекрасной эпохи, где предлагались классические меню, что создавало неповторимую парижскую атмосферу смешения классики и современности.
7
Сальвадор Дали (1904–1989) – испанский художник, скульптор, режиссер, писатель. Амедео Модильяни (1884–1920) – итальянский художник и скульптор. Клод Моне (1840–1926) – французский художник-импрессионист. Анри де Тулуз-Лотрек (1864–1901) – французский художник-постимпрессионист. Пит Мондриан (1872–1944) – нидерландский художник-абстракционист. Камиль Писсарро (1830–1903) – французский художник-импрессионист. Пабло Пикассо (1881–1973) – испанский и французский художник-граф и к, скульптор, театральный художник, керамист и дизайнер. Винсент Ван Гог (1853–1890) – нидерландский художник-постимпрессионист. Прим. перев.
Блуждая по тесным улочкам, мы быстро воспрянули духом. Куда ни посмотри, всюду красиво, увлекательно, загадочно и заманчиво. Мы шли от одного кафе к другому, не решаясь зайти – уж больно изысканно все смотрелось – и я чувствовала себя Алисой в Зазеркалье.
Через несколько минут мы уже облизывались на кафешку с четырьмя столиками внутри, откуда доносился запах жареного чеснока и горячего хлеба.
– Может, здесь? – спросила Сабрина.
– Я голодная, устала и больше выбирать не могу, – согласилась я.
Надо было подкрепиться, да и усталость после перелета давала о себе знать. Кроме еды я отчаянно нуждалась в большой кружке кофе с молоком – в противном случае ноги бы отказались нести меня дальше.
На наше счастье в кафе почти никого не было. Меню привело нас в полный восторг – спаржа, чесночный суп со свежими сливками – его-то восхитительный аромат и заманил нас сюда. Сегодняшним блюдом дня был зеленый салат латук, маленькие креветки, свежее авокадо и кусочки винограда. Какое чудо!
Мы поспешили заказать по супу, салату и две большие чашки кофе с молоком, чем несказанно удивили гарсона – видно, кофе здесь пьют только по утрам. Да нам все равно. Еда и кофе с молоком были так хороши, что, казалось, мы едим в изысканном пятизвездочном ресторане, а не в крошечном кафе, приткнувшемся на боковой улице у холма.
– Боже мой, Сабрина, этот суп просто исцеляет душу, – сказала я, мгновенно уничтожив содержимое тарелки.
– Точно, – сказала она. – Просто фантастика. Закажу-ка еще тарелку.
– И я.
– Благодарим вас, благие ангелы, – сказали мы вслух, определенно чувствуя присутствие любящих невидимых сил, направляющих нас на нашем новом жизненном пути.
Этот Париж больше не был тем невинным городом нашего прошлого. До теракта он чувствовал себя в безопасности, был оазисом красоты и вдохновения, творчества, искусства и возможностей. Это и привело нас сюда. Мы ждали, что Париж прольется бальзамом на наши изболевшиеся души. Однако теракты ранили город, ослепили его, наполнили ненавистью, и это пугало. Раньше о таком и помыслить было нельзя.
Допив вторую чашку кофе с молоком, я взглянула на Сабрину и сказала:
– Надо идти на площадь Республики, где сейчас весь город. Теперь здесь и наш дом тоже, присоединим наши голоса к хору призывов к миру и единству.
– Верно, – сказала она. – Пошли.
Мы расплатились, и пошли вместе с людским потоком к площади Республики – сердцу и душе Франции. Пока мы шли, все случившееся здесь, в Париже, и в моей жизни вдруг накрыло меня с головой и отдалось в спине.
Я не знаю что и как, но определенно мы не случайно приехали сюда именно в этот день. Все это, без сомнения, не дает мыслям снова и снова возвращаться к моей личной боли. По крайней мере, в эту минуту.
К моему удивлению, из глаз брызнули слезы. Вид потрясенных, испуганных, оскорбленных, разгневанных людей проник мне в самое сердце. Возможно, у нас имелись свои причины для участия в манифестации, но, в конечном счете, наши чувства были общими, мы не хотели гасить светоч в наступившей тьме.
Через 45 минут мы вышли на площадь Республики. Посередине величественной открытой площади стоит огромная бронзовая статуя Марианны, аллегория Французской Республики, а под ней девиз «Свобода. Равенство. Братство». Она воплощение гордости французского народа и ценностей, милых его душе.
Собрались тысячи людей всех возрастов, всех цветов кожи, всех социальных слоев, они пели: «Все вместе: христиане, евреи и мусульмане».
У подножия статуи горели свечи, многие молодые люди взобрались на нее и скандировали сверху Те, кто стояли вокруг статуи взялись за руки и во весь голос запели национальный гимн, взметнувшийся над тьмой, готовой затопить город. Кто-то, скандируя: «Мы все вместе», потрясал над головой кулаками. Никто не остался безучастным. Маленькие дети кричали вместе с толпой.
С одного конца площади неслись еврейские напевы, на другом играла группа регги. Тысячи людей держали зажженные свечи, скандировали и пели. Уже смеркалось, хотя было всего половина пятого.
Площадь засияла как в праздничный день, но настроение витало вовсе не праздничное. Это был вызов. «Мы не хотим бояться». «Нас не запугать». «Мы не погасим свет». «Мы живем ради мира и единства». Толпа скандировала эти фразы, но одну: «Я – "Шарли Эбдо"» мы слышали чаще прочих. Проталкиваясь вперед, заметили листовки с этой же фразой, которыми были облеплены витрины, фонарные столбы, скамейки – словом, все вокруг. Похоже, она стала национальным девизом свободы. Исламистские экстремисты напали на журнал за то, что он нанес оскорбление их вере, и народ Франции бросил этот клич, чтобы доказать, что ничто не станет на пути безусловной свободы прессы и свободы слова – дорогих и близких их сердцу идеалов. И если мы хотели остаться жить здесь, тоже должны были стать «Шарли Эбдо».