Пробуждение
Шрифт:
— Идем! — Вика потащила меня за рукав.
— Ты с ума сошла! — запротестовал я. — Не успеем отойти от берега, как вельбот будет лежать вверх килем.
— Я пойду одна, — сказала Вика, быстро сталкивая в воду вельбот.
Словно игрушечный, вельбот взметнулся на гребень и нырнул вниз. Я стал кричать, чтобы Вика повернула обратно. Мои крики заглушались шумом моря. Я бросился в воду и поплыл. Волна подхватила меня, подняла вверх, выбросила на берег. Трижды пытайся я отплыть, и каждый раз мои попытки кончались неудачей. Я лежал на песке, облепленный скользкой травой и малиновой слизью медуз. В последний раз показался из воды белый всплеск паруса. Вельбот понесло по волнам.
Невдалеке торчал из воды угрюмый остов полузатонувшего судна. Лодка шла прямо на него. Я видел, как вельбот наскочил на судно, а на низкой палубе топляка появилась маленькая черная фигурка. Временами брызги и пена совсем закрывали Вику. Я с ужасом следил за ней, боясь увидеть вдруг пустую палубу. Мне казалось, что вот-вот поднимется громадный вал с косматой пенной гривой и смоет с палубы Вику. С минуту я стоял словно прикованный. Потом побежал. Плохо помню, как добежал до спасательной станции. К счастью, у пирса стоял катер с заведенным мотором. Через четверть часа мы были у затонувшего судна. Рыжеусый боцман с медно-красным, как матросский бак, лицом вскарабкался на наклонную, полусгнившую палубу. Я последовал за ним.
Вика лежала лицом вниз, плотно прижавшись к палубе. Посиневшими руками она вцепилась в фальшборт. Мы с трудом разжали пальцы.
— Чертова девка! — заругался боцман, когда мы отнесли Вику на катер. — Сидела бы лучше дома да романы читала.
Я выжимал на Вике мокрое платье, гладил ее волосы, облепленные зелеными водорослями.
Потом было много дней, наполненных радостью, счастьем. Скорее, это был один непрерывный светлый день. На всем и везде я чувствовал ее присутствие. Я любил все, что было связано с ней: ее дом, улицу, тропинку, ведущую к морю, и мостик, через который она проходила.
Той осенью я должен был уехать из дому. Отец мой с давних пор лелеял мечту устроить меня в Морской кадетский корпус. Он прошел тяжелую жизнь матроса и хотел, чтобы я стал морским офицером. Отец писал начальству прошения, добился аудиенции у командующего флотом. Долгое время откладывал он четверть скудного унтер-офицерского жалованья. Эти деньги потом перешли в руки должностных лиц военно-чиновничьих ведомств. И наконец мой отъезд в Морской кадетский корпус стал делом решенным.
Сознание, что с Викой придется расстаться, вызывало во мне жгучую боль.
— Поклянись, что всегда будешь помнить обо мне, — сказала однажды Вика, глядя на меня строго и пристально, — и что в трудную минуту ты будешь со мной.
Я готов был поклясться в чем угодно.
— Пройдет три года, и я вернусь к тебе, — горячо проговорил я, — и ты станешь моей.
— Тебе придется искать меня, — сказала Вика. — Окончу гимназию — поеду в село учительницей.
— Я найду тебя, где угодно.
— Как жаль, что уже не повторятся наши прогулки по заливу, — грустно произнесла Вика.
Свежим осенним утром уезжал я из Владивостока. Меня провожали двое: отец и Вика. Провожать Костю Назимова — он тоже поступал в Морской кадетский корпус — пришли родственники: отец — в парадном вицмундире при орденах, мать — высокая, статная дама и сестры-гимназистки. Они были праздничны, торжественно-веселы.
Отец обнял меня на прощание и расплакался. Потом долго вытирал платком мокрые глаза и щеки.
— Не забывай, — сказала Вика, порывисто прижалась ко мне лицом.
На сердце было тяжело…
Через год Вика окончила гимназию и уехала в Спасск, ее отца перевели в Николаевск-на-Амуре. Писать она перестала. Больше двух лет я ничего о ней не знал.
После производства в офицеры я получил назначение в Порт-Артур и выехал сразу же. Я решил вначале заехать в Николаевск, разыскать родителей Вики, а уж потом последовать к месту службы.
Безрадостна была эта встреча. Мать Вики, еще молодая женщина, с тонкой, девичьей талией, говорила о дочери много и как-то непонятно. Ипполит Фадеевич, отец Вики, был краток.
— Викторию осудили на три года в ссылку за революционную подпольную работу, — спокойно сказал он. Но я заметил, как дрогнуло смуглое мужественное лицо. — Извините, пожалуйста, я не поздравил вас с производством, — с неловкостью произнес Ипполит Фадеевич, усаживая меня в кресло. — В последнее время Вика работала учительницей в Спасске, — продолжал он, овладев лицом, — и там распространяла литературу… выступала на митингах…
Мне стало понятно, почему она вдруг перестала писать.
— Я верю, что Виктория делала это не по злому умыслу, а действовала, как подсказывало сердце…
Я не дал ему закончить.
— Скажите, куда сослали Вику? У меня отпуск, я хочу поехать к ней.
— Чтобы добраться туда, нужно десять недель, — горько усмехнулся Ипполит Фадеевич. — К тому же, — голос его сделался суше, — это может испортить вам и службу, и дальнейшую жизнь.
С тяжелым сердцем уезжал я из Николаевска. Пришлось ехать сразу же к месту службы. Вскоре в Порт-Артур приехал после отпуска и Костя Назимов. Мы служили в одном отряде, вместе посещали ресторан «Саратов» и офицерское собрание, ходили на балы и в гости. Воевали тоже вместе. На стоянках, во время крейсерств, в дозорах я носил в душе образ Вики. Когда окончился срок ее ссылки, я написал письмо Ипполиту Фадеевичу. Он ответил, что Вика домой не вернулась и даже неизвестно, где находится.
Я догадался, что она по-прежнему ведет где-нибудь революционную работу и живет, должно быть, под чужой фамилией.
«Скорый», «Грозовой» и «Сердитый» неделю простояли в бухте Новик, в карантине. В Золотом Роге находилось несколько старых миноносцев и ремонтировавшийся крейсер «Аскольд». Корабли, способные плавать, были надолго отправлены в море. Командующий Владивостокским отрядом контр-адмирал Иессен запретил увольнять матросов на берег. В городе и по всему Приморью введено было военное положение. В Приамурском военно-окружном суде на Посьетской шли процессы над участниками революционных выступлений. Судили артиллеристов Иннокентьевской батареи, нижних чинов Сибирского флотского экипажа и матросов судовых команд крейсеров «Жемчуг» и «Терек».