Продавец цветов
Шрифт:
Затем я проделала с ним тот же самый маневр, что и с Утюгом. С той лишь разницей, что на этот раз для связывания был использован выдернутый из брюк его же собственный ремень.
— Да ты знаешь… — начал было он старую песню, но мой энергичный пинок быстро прервал его гневную тираду.
Он перестал высказывать недовольство и лишь начал мелко подрагивать и покрываться крупными пупырышками, как голая деревенская девка, которую глубокой осенью выгнали из бани во двор.
— Че-ерт, — подал слабый голос Утюг.
Однако он немного удивил меня своей фантастической способностью так быстро приходить в себя.
— Я ж тебя в повидло размешаю, — повторил он свою недавнюю угрозу.
— Не размешаешь, —
В ответ на мое язвительное замечание он заерзал в бессильной злобе, пробуя на прочность затянутый на руках и ногах узел. Но узел не поддавался. Я не без некоторого удовольствия и, не скрывая злорадства, понаблюдала за его бесплодными потугами, а затем оглянулась в поисках зеркала. Итак, благодаря моим усилиям оперативная обстановка изменилась самым кардинальным образом. Теперь «командовать парадом» всецело предстояло мне. И после резкой смены декораций, когда противник обездвижен и полностью нейтрализован, было бы неплохо привести себя в мало-мальски приличный вид.
После легких косметических процедур я намеревалась заняться глубокой «разработкой» Бена с Утюгом. Однако слабый стон, раздавшийся за спиной, прервал мои поиски зеркала. Я, увлекшись расправой над Беном и Утюгом, совсем забыла, ради кого, почему и зачем находилась здесь. Я резко развернулась. Приблизительно в двух метрах от меня со связанными за спиною руками на полу лежал человек. Я мгновенно узнала его. Это был мой клиент. События последних дней пестрой каруселью завертелись в моей голове.
Все началось в один из тех весенних дней, когда в извечном противоборстве зимы и весны весна медленно, но уверенно вступала в свои права.
В тот день, несмотря на яркое солнце и пробивавшуюся зелень травы, прохлада не отступившей окончательно зимы крепко давала о себе знать ночью и ранним утром. Организм, измученный долгими холодами и продолжительной темнотой, желал тепла и света. И неясные томления из самых глубин души неопределенными чувственными образами всплывают в сознании помимо воли. Одним словом — весна. Как поется в старой песне, «и даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает». Душа радостно подпевала этому жизнеутверждающему мотиву и хотела, даже не хотела, а прямо-таки жаждала любви.
Рассуждая о смене времен года и погоде, я смотрела в окно на пронзительно-голубое небо и щурилась от ярких солнечных лучей. Однако картина пробуждающейся природы и радовала мой взгляд, и одновременно будила воспоминания, где радость от подобного зрелища была отравлена удушливым смрадом гари, запахом еще дымящейся теплой крови и парализующим, всепроникающим страхом.
В это время года при виде звенящей беспредельной глубины неба в моей памяти часто всплывали картины весны в горах. Это непередаваемое по красоте и эмоциональному впечатлению зрелище. Уверена, что, увидев его в своей жизни хоть однажды, ни один человек уже никогда не забудет ни устремленных ввысь и подпирающих небо вершин, ни распускающихся бутонов горных цветов, ни поражающих воображение своей плотностью туманов и облаков, где начинаешь чувствовать себя мухой, барахтающейся в стакане молока.
Однако обстоятельства, при которых мне приходилось видеть горы Афганистана, Кавказа и другие, вовсе не располагали к философскому созерцанию природы. И причина этого заключалась в том, что бывать там мне приходилось не в качестве туриста, а в составе специального отряда «Сигма». И каждый раз наша миссия сводилась к выполнению боевых спецопераций. И поэтому горные вершины автоматически превращались в «господствующие высоты», пробивающаяся весенняя трава — в «зеленку», молочные туманы — в «сложные метеорологические условия». А блестящие
В «Сигму» я попала после окончания специализированного закрытого учебного заведения, находящегося под непосредственным кураторством самых высоких военных и правительственных чинов. Заведение имело длинное и не удобовыговариваемое название. Но концовка звучала четко и отрывисто, как барабанная дробь: «Имени Климента Ефремовича Ворошилова». Поэтому мы — его слушатели и слушательницы, да и не только мы, называли его просто и лаконично — «Ворошиловка».
Специальность, которой там обучали, имела множество предметов и курсов. А также подразумевала овладение многими специфическими прикладными навыками: умением виртуозно пользоваться любым оружием, знать подрывное дело, водить все, что способно двигаться, владеть приемами боевых искусств, знать несколько языков и многое другое. В целом же официально эта специальность числилась под наименованием «разведывательно-диверсионной работы».
— Что ты так в окно-то смотришь? Того и гляди скоро дырку в стекле проглядишь. Может, ждешь кого-нибудь? — со скрытой надеждой в голосе спросила тетя Мила, подойдя ко мне сзади.
— Нет, тетя, — ответила я, лениво отбиваясь от ее очередного намека о необходимости бросить свою не слишком спокойную работу и заняться устройством личной жизни, — я никого не жду. А смотрю просто потому, что весна.
В тетином вопросе заключался ее внутренний протест против той деятельности, которой я занималась в Тарасове. Хотя эта деятельность, надо сказать, была весьма и весьма небезуспешна и уже приносила ощутимые плоды, выраженные материально. После того, как в бывшем Советском Союзе власть подобно эстафетной палочке начала перебрасываться из одних рук в другие, на «Сигму» стали сыпаться настолько противоречивые приказы, что впору было подумать, что отдает их истеричная женщина в период интенсивных магнитных бурь. А на отряде это сказывалось только одним — ростом числа людских потерь.
В конце концов, устав терять товарищей в угоду амбиций руководства, где каждый всего лишь пытался оттяпать кусок пирога побольше только лично для себя, многие положили на стол начальству рапорты об уходе. Я тоже была в их числе.
После ухода из отряда каждый занимался кто чем мог. Я же уехала к тете в Тарасов — большой областной центр на Волге, где встала перед выбором: либо выйти замуж и сделаться обычной домохозяйкой, либо устроить свою жизнь как-то иначе. Однако после разнообразных и далеко не слабых встрясок, которые выпали на долю моей нервной системы, и громадного числа сильнейших впечатлений, полученных в «Сигме», участь домохозяйки показалась мне тоскливым, без намека на малейший просвет болотом серой обыденности. Поэтому после очень непродолжительных раздумий я, совершенно уверенная в собственной правоте, выбрала второе — «как-то иначе».
«Как-то иначе» в конечном итоге оказалось частной охранной деятельностью. И здесь, стоически преодолев первоначальное недоверие и собрав немалую коллекцию ехидных замечаний, базировавшихся на моей принадлежности к «прекрасной, но слабой половине человечества», я достигла впечатляющих для местного масштаба результатов. Я имела положительную репутацию, внутреннее удовлетворение от работы, массу острых впечатлений, тяга к которым, несмотря на мои двадцать девять лет, еще не угасла, и, разумеется, деньги. Не так много, чтобы, как заявил однажды по телевидению один из новоиспеченных олигархов, «не думать о них», но вполне достаточно, чтобы не терзаться по поводу дороговизны во время очередного похода в магазин.